Раз в неделю Чарли посещал один из баров и напивался там до помутнения рассудка. Обычно он выбирал для этого «Западный бар» или забегаловку в Олеме, которая нравилась ему своей разгульной атмосферой. Таким образом он выражал протест или, точнее, свое возмущение моей сестрой. Когда Чарли не пил, злость, кипевшая внутри, ввергала его в мрачное и сварливое настроение. Но, перебрав спиртного, он начинал угрожать Фэй физической расправой. Я не видел, чтобы он бил мою сестру, но, судя по ее реакции, она боялась его в такие моменты. Не думаю, что Фэй понимала причину, по которой ее муж так напивался. Он высвобождал скопившуюся злость. Однако она объясняла его выходки врожденными пороками его характера и подозревала всех других мужчин в скрытом пьянстве.
Каждый раз, когда он являлся домой навеселе, Фэй вела себя по-деловому и спокойно. На брань и крики она отвечала тихими укорами. В конце концов ей удалось убедить супруга в том, что с ним творится неладное, что эти регулярные визиты в бар и пьяные угрозы являются психическим недугом. Вместо того чтобы рассматривать его попойки как средство выпускания пара, она избрала другой вариант и сочла их симптомом глубинного, всеобъемлющего и даже опасного порока. Возможно, она притворялась, что верит в это. В любом случае после каждой его выпивки Фэй настаивала на своем и продолжала относиться к нему, как к порочному мужчине, с которым ей волей-неволей приходилось жить. Чем больше он бунтовал, напивался и угрожал ей расправой, тем ярче Фэй раскрашивала созданный ею образ, и протрезвевшему Чарли приходилось принимать его за чистую монету. Их семейный быт описывался моей сестрой как тревожное сосуществование спокойной мудрой женщины с мужчиной, одержимым грубыми инстинктами. Она в мельчайших подробностях передавала ему слова своего аналитика, доктора Эндрюса из Сан-Франциско, который разъяснял ей смысл пьяных выходок супруга. За деньги Чарли этот доктор рассказывал Фэй об уродливых психических аномалиях ее мужа.
Естественно, Чарли не беседовал с доктором лично. Он не мог опровергнуть сфабрикованное против него обвинение. И он не мог привести в пример какие-нибудь слова аналитика не в пользу Фэй. В свою очередь доктор черпал информацию лишь из рассказов моей сестры, а она, вне всякого сомнения, подавала ему факты под нужным соусом. То есть Эндрюс составил представление о Чарли на ложной основе в том контексте, который был нужен Фэй. Она постоянно редактировала входящие и исходящие данные, так что вся ситуация находилась под ее контролем.
Будучи грубияном, Чарли ворчал и ругался, когда Фэй собиралась к психоаналитику, но в то же время он принимал все то, что она сообщала ему, как Священное Писание. Хотя, на мой взгляд, умный доктор, получавший двадцать долларов за час, мог бы придумывать что-нибудь поинтереснее.
Иногда я спрашивал себя, а чего конкретно она добивалась. В середине дня, убрав кухню и помыв посуду, я часто маялся бездельем. В такие минуты мне нравилось сидеть и наблюдать за Фэй, пока она лепила из глины горшки, вязала или читала. Моя сестра старалась быть привлекательной женщиной, хотя для этого ей недоставало бюста. Тем не менее она владела большим современным особняком, с десятью акрами земли и прочим хозяйством, и, несомненно, считала себя счастливой женщиной. Только ей хотелось еще чего-то. Примерно через месяц я пришел к заключению, что Фэй мечтала переделать Чарли – у нее имелось твердое понятие о том, каким полагалось быть супругу. Она всегда отличалась особой привередливостью. И хотя Чарли в некоторых отношениях отвечал ее требованиям, он абсолютно не вписывался в желаемый шаблон. Да, он сколотил неплохой капитал, построил этот дом и сделал многое из того, что хотела Фэй. Более того, он был довольно-таки красив. Но его постоянная неряшливость вызывала аристократическое неодобрение у моей сестры. Она всегда демонстрировала миру свое превосходство. К примеру, в школе, готовясь в колледж, Фэй брала уроки по литературе и истории. В том же учебном заведении другие девушки ходили на курсы домоводства и кулинарии, а парни – на курсы продавцов. И Фэй считала их отбросами общества.
Естественно, Чарли игнорировал все то, что моя сестра называла «элементами культуры и цивилизации», например, классическую музыку, которую она могла слушать целыми днями. Я не спорю, он оказался мужланом. Но он был им и в ту пору, когда женился на ней. Чарли был грубым невежей, когда в бакалейном магазине перепутал мелодию Моцарта со своим любимым гимном. Фэй знала это с самого начала, то есть она вела себя нечестно, порицая его. Как будто она открыла позорный секрет, который Чарли скрывал от нее до свадьбы. Нет! Он никогда не обманывал мою сестру. Он отдавал ей все, что имел. Чарли даже поменял «Мерседес» на «Бьюик», поскольку Фэй не понравился цвет его машины цвет и автоматическая коробка передач. В машинах он разбирался лучше ее. В данной области Фэй была недоучкой. Но она не считала это важным. Ее не впечатляло, что Чарли мог самостоятельно проложить трубу в загон для уток. Она думала, что это мог сделать любой мужлан. Следовательно, инициатива мужа лишь подтверждала ее точку зрения. Тем не менее она с удовольствием перенимала его грубую речь.
Я полагаю, что Фэй противоречила самой себе. С одной стороны, она воспринимала Чарли как грубого мужика, который исковеркал ее жизнь, то есть здесь он квалифицировался по половому признаку стопроцентным мужчиной. С другой стороны (и это кажется парадоксальным), она хотела навязать ему свои стандарты и взгляды совершенно не мужские. Кстати, говоря о ее собственных женских качествах, следует отметить явные недостатки.
Она не любила домашнюю работу, потому что хозяйственные хлопоты заставляли ее чувствовать себя зависимой женщиной. Это было для нее невыносимо. Неудивительно, что Чарли отказывался помогать ей в домашних делах: если она находила их противными для себя, то почему он должен был делать что-то вместо нее? Сам он относился к домашним хлопотам спокойно и в данном случае лишь реагировал на тот подтекст, который она вкладывала в эту работу. Фэй утверждала, что домашний труд являлся обязанностью людей второго сорта – слуг, горничных и прочих малообразованных неудачников. Она постоянно пыталась переложить свои дела на мужа. Например, моя сестра стеснялась покупать себе «Тампакс» – это стало бы еще одним доказательством того, что она женщина. Поэтому Фэй посылала за тампонами Чарли. А он, возвращаясь домой, колотил или ругал ее.
Лично меня домашний труд не раздражал. Я считал его работой, а не символом. Мне нужно было как-то оплачивать питание и кров, возмещая затраты косвенным образом. Здесь речь шла о банальной справедливости. Условия проживания в доме Хьюмов были идеальными. Я не встречал ничего подобного ни до, ни после этого. Мне нравилось играть с их детьми и возиться с животными. Мне нравилось разводить огонь в камине и есть барбекю. А чем уборка кухни отличалась от работы на заводе? Или в мастерской по вулканизации шин?
Еще одной странностью Фэй была ее убежденность в том, что дом принадлежал только ей, а Чарли, супруг, это просто чужак, который приходил, сидел в кресле и уходил, оставляя кресло грязным. Она напрочь отказывалась признавать, что за дом и мебель платил Чарли. Возможно, это было притворство, какая-то хитрая поза для поддержания идеи о ее материальной независимости. Ей просто хотелось иметь свои владения. Мне кажется, в глубине души Фэй знала, что без Чарли и его денег она никогда не обзавелась бы таким особняком. Но, как и в случае пьянства, ее личное мнение соответствовало ее выгоде и всячески поддерживалось на публике. Она даже Чарли внушала, что дом являлся ее собственностью… А что оставалось ему? Офис на заводе, где он засиживался по вечерам, плюс сам завод… и участок вокруг дома с голым невозделанным полем.
