Розамунда моргнула, безуспешно борясь с непрошеными слезами.
— Если б только… — снова начала она, и тут ее голос дрогнул, сорвался.
— Тс-с, помолчи, — Ричард снова поцеловал ее. — Не мучай себя.
Розамунда жалела, что в тесной комнатушке так мало света… потому что она жадно вглядывалась в лицо Ричарда, стараясь запечатлеть в памяти каждую его черточку — чтобы помнить его до конца своих дней. Впрочем, разве только в лице дело? Так или иначе, она никогда не забудет Ричарда Мэйтленда.
— А ты, — проговорила она, — самый благородный мужчина изо всех, кого я знала.
Ричард улыбнулся этим словам.
— Расскажи мне о себе, Розамунда. Я так мало про тебя знаю.
Ему и в самом деле хотелось узнать о ней побольше, но в то же время он стремился хоть как-то отвлечь Розамунду от горестных мыслей о скором и неизбежном расставании.
— И с чего мне начать? — спросила она.
— С самого начала, конечно. Какой ты была в детстве? Веселой? Печальной? Я хочу знать о тебе все.
— В детстве я была счастлива, — негромко ответила Розамунда, — да только все стало иначе, когда умерла моя мать.
И она начала рассказывать — вначале медленно, с запинкой, затем все увлеченней. Воспоминания детства понемногу захватили ее целиком, и Ричард, слушая Розамунду, думал о том, что, хотя ее светлость и умерла, когда дочери едва сравнялось пять, Розамунда до сих пор пребывала под сильным влиянием этой незаурядной личности. Воображение Ричарда рисовало ему образ женщины, которая обожала своих детей и страстно любила жизнь, которой тесны были строгие рамки светского этикета. А герцог Ромси, нежно любивший свою жену, был более чем снисходительным супругом.
— Когда мама умерла, — задумчиво говорила Розамунда, — с нею, казалось, умер для отца весь мир. Нет, не думай, — торопливо добавила она, — он вовсе не замкнулся в своем горе, не забыл о моем существовании. Напротив — именно мамина смерть побудила его окружить меня такой заботой. Он винил себя в том, что слишком потакал ее прихотям.
Она смолкла, и Ричард спросил:
— И потому твой отец сделал все, чтобы его дочь подольше оставалась под его опекой и защитой?
— Да, — ответила Розамунда и вздохнула.
Потом она продолжила свой рассказ, и Ричард мысленно исправлял тот, давний портрет леди Розамунды Девэр, который остался в его памяти после случайных встреч в Лиссабоне. Теперь-то он видел, что Розамунда вовсе не холодна и не высокомерна, а всего лишь отчаянно-стеснительна и не уверена в себе. Да и кто бы мог ее в этом обвинить? Люди, которые любили ее и которых сама она, вне сомнения, любила, ласково, но безжалостно подавляли каждую попытку Розамунды быть собой. Гувернантки, лошади да шахматы — вот и все, что было в жизни подрастающей Розамунды. Хорошо хотя бы, что у ее отца хватило здравого смысла не лишать ее единственной подруги — Кэлли.
Розамунда лукаво глянула на него.
— Между прочим, это ведь Кэлли придумала поехать в Ньюгейт, чтобы навестить тебя. Думаю, ты в ее глазах настоящий герой, а для Кэлли это многое значит. Язычок у нее острый… но ты так захватил ее воображение, что в ее присутствии никто не смел сказать дурного слова о Ричарде Мэйтленде.
— Весьма обязан этой леди.
Розамунда улыбнулась этим словам.
— А ты, Розамунда? Почему ты отправилась в Ньюгейт? Ты ведь уже сказала, что считала меня чудовищем.
Лукавые огоньки в глазах Розамунды померкли.
— О, это была самая обыкновенная бравада, — серьезно ответила она. — Кэлли раззадорила меня, и я приняла ее вызов. Только я хочу, чтобы ты знал вот о чем: именно об этом решении я никогда в жизни не пожалею.
Ее слова тронули Ричарда до глубины души. Он крепче обнял Розамунду, притянул к себе и поцеловал в макушку.
— Если б твоя мать могла тебя сейчас увидеть, — сказал он, — она бы тобой гордилась.
Розамунда подняла голову, ошеломленно взглянула на него:
— Ты так думаешь?
— Я это знаю! Ты истинная дочь своей матери, и кому знать это лучше, чем мне?
Розамунда не без труда улыбнулась… но и эта улыбка погасла, когда она ощутила, что Ричард напрягся.
— Что случилось?
— Слушай!
И тогда Розамунда тоже услышала перестук копыт, приглушенный мягкой землей. К хижине приближался конный отряд.
— Туман, должно быть, редеет, — сказал Ричард. — Пора.
Лицо Розамунды сморщилось, как от боли.
— Нет, Ричард, нет! Я еще так много должна тебе сказать…
— Успокойся! — он с силой сжал ее руки. — Ради меня, Розамунда, ты сделаешь все так, как я сказал.
И прибавил уже мягче:
— Я бы все на свете отдал, чтобы избавить тебя от этой муки, но иного выхода у нас нет. Если ты сейчас смалодушничаешь, подумай, чем это обернется для меня. Дорогая моя девочка, все проходит. Пройдет и это. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы ты забыла меня. А теперь — иди!
Побелев, дрожа всем телом, Розамунда побрела к двери. Дойдя до порога, она обернулась.
— Не беспокойся, Ричард. Я понимаю, чего ты добиваешься, но этого не будет. Я никогда не забуду тебя. И вот еще что, я так легко не сдаюсь, так что не вздумай натворить глупостей.
— Розамунда…
Но она уже шагнула за порог.
Глупец, трижды глупец! Что толкнуло его изображать романтического героя? Если он хотел, чтобы Розамунда о нем Позабыла, зачем тогда целовал ее, зачем открыл ей свои истинные чувства, зачем выслушивал ее откровения?
А с другой стороны, как он мог удержаться? Человеку, который ждет смерти, простительно желание получить хотя бы такую малость — особенно от единственной в мире женщины, которая хоть что-то для него значит. Если б даже он дожил до ста лет, Розамунда и тогда осталась бы для него единственной.
Ричард мрачно усмехнулся этой непрошеной мысли.
Услышав звяканье шпор — а это значило, что всадники спешиваются, — он поднялся, взвел курок пистолета и встал так, чтобы свет, когда распахнется дверь, упал прямо на него. Остается лишь надеяться, что его преследователи не промахнутся.
Лучше бы, конечно, было оставить Розамунду в хижине, а самому выйти им навстречу. Да, так было бы лучше для него… но не для Розамунды. Ричард не хотел, чтобы она видела, как его убьют.
До слуха его долетел голос Розамунды — звенящий, повелительный, как надлежит голосу дочери герцога Ромси. Или же дочери леди Элизабет. Розамунда все еще пытается его спасти. Ричард стиснул зубы и приготовился к неизбежному.
Миновала, казалось, целая вечность — и вот дверь хижины медленно приоткрылась.
