Однажды они, впервые за долгое время, поговорили, и Габриель не могла заснуть, вспоминая об этой напряженной беседе. Все началось с того, что девушку позвали в библиотеку и велели переписать уже составленное англичанином письмо ее дедушке. В этом не было ничего нового. Через определенные промежутки времени письма Габи доставляли Маскарону в доказательство того, что его внучка жива, здорова и по-прежнему во власти похитителей. Но на этот раз девушка заупрямилась.
– Прошло уже более двух месяцев с тех пор, как ты привел меня сюда, – сказала Габриель, написав дату вверху страницы.
– И что из этого? – спросил Кэм, опершись бедром о стол и скрестив на груди руки.
Габриель мельком взглянула на герцога и быстро отвели взгляд. Она никогда не отрицала, что англичанин хорош собой. Было почти неизбежно, что, будучи блондинкой, Габи предпочтет темноволосого герцога светлому лорду Лэнсингу. У герцога Дайсона была фигура спортсмена или воина – стройная и мускулистая. Габриель сумела оценить это, а также те испытания на выносливость, которые, как она знала, необходимо пройти, чтобы обладать такой силой. Она отдавала должное англичанину – он был превосходным представителем мужской половины человечества.
Но Габриель раздражали его насмешливо изогнутые чувственные губы, язвительно мерцавшие огоньки в глубине его умных голубых глаз и больше всего снисходительный тон, которым он разговаривал с ней, когда никто не мог видеть, как с ней обращаются.
– Долго я еще пробуду в Данрадене? – спросила девушка.
Герцог длинным пальцем поднял ее подбородок.
– Что? Тебе уже скучно со мной, Ангел? Ведь мы женаты всего два месяца!
Габриель отмахнулась от англичанина.
– Я у тебя в заточении, – без обиняков напомнила она.
– В заточении? – Герцог изобразил удивление. – Ты моя герцогиня. Ты распоряжаешься замком. Ты ни в чем не нуждаешься, – его голос изменился, стал глуше и грубее. – Знаешь ли ты, сколько женщин отдали бы все на свете, чтобы оказаться на твоем месте?
– Герцогиня! – Габриель с такой злостью произнесла это слово, будто оно было самым мерзким ругательством, какое только могло прийти ей в голову. – Мне совсем не интересно быть твоей герцогиней.
Кэм заскрежетал зубами.
– Это правда. И вот почему: тебе не под силу эта задача.
Щеки девушки залила краска гнева.
– Я ничем не хуже тебя, – заявила она.
Губы герцога искривились в язвительной усмешке.
– Если пределом твоих мечтаний является ни в чем не уступать ни одному из мужчин, тогда, конечно, можно согласиться, что тебе почти нет равных. Но как женщина ты во всех отношениях оставляешь желать лучшего.
Габриель едва заметно покачала головой. Она собиралась возразить, что по происхождению была ровней англичанину. Но слова герцога изменили ход ее мыслей.
– Я одеваюсь в то, что ты для меня выбираешь. Я не допускаю бранных слов. Лорд Лэнсинг говорит, что мои манеры и умение держать себя безупречны. Я играю роль, которую ты для меня определил. Чего еще ты хочешь?
Габриель судорожно сглотнула. Она не могла понять, почему принимает насмешки англичанина так близко к сердцу.
– Чего я еще хочу? – Герцог поднялся на ноги и навис над девушкой.
Габриель не нравилось выражение его лица, она боялась бури в его глазах.
– От тебя я не хочу ничего. Как я могу? – Он окинул Габриель оскорбляющим, проклинающим взглядом. – Ты просто ребенок, играющий роль взрослого. А теперь будь хорошей девочкой, напиши письмо.
Пристыженная, дрожащая, взбешенная несправедливостью его злобы, Габриель вскочила. В течение месяцев, проведенных в Данрадене, она была воплощением благопристойности, образцом почтительности. Ее манеры и речь были практически безупречными. В этот миг девушка вдруг осознала, что непостижимым образом и вопреки здравому смыслу старалась завоевать уважение англичанина. Его слова, само его поведение убедило Габриель, что это безнадежная затея. Она только стала предметом насмешек и теперь жалела, что вообще взялась за это нелегкое дело. Разочарование переродилось в слепую ярость. Габриель забыла об осторожности. Ей хотелось только одного: показать англичанину, как мало для нее значит его мнение.
Перерыв весь свой обширный словарный запас в поисках самого грубого, самого непристойного ругательства, Габриель наконец сказала:
– Сам пиши свое долбаное письмо.
Девушка надеялась, что слово, которое она переняла у матросов англичанина по пути из Нормандии, не уступает по грубости известным ей ругательствам родного языка.
Герцог оскалил зубы в свирепой улыбке. Не успела Габриель пробежать мимо него, как он схватил ее за плечи.
– Могу поспорить, что в присутствии Лэнсинга ты не позволяешь себе таких ругательств. Неужели только он пробуждает в тебе женственность? Ты ведь женщина, я правильно понимаю, Габриель? Ты способна чувствовать то, что чувствуют все женщины, не правда ли? Думаешь, я не вижу, что все улыбки и нежные слова ты бережешь для него? – Кэм сильно встряхнул ее за плечи. – Боже правый, ты ведь моя жена! Остерегись отдавать ему то, в чем отказываешь мне.
Потрясенная, Габриель молча смотрела на англичанина, не зная, как понимать эту внезапную вспышку гнева. Герцог отпустил ее плечи, резко отвернулся от нее и запустил пальцы в темную гриву своих волос.
– Ради всего святого, убирайся отсюда! – диким голосом крикнул Кэм. – Убирайся отсюда, пока я не совершил чего-нибудь, о чем мы оба потом будем жалеть.
Габриель не надо было повторять дважды. Она быстро открыла дверь клетки для тигров и, приподняв юбки, выбежала прочь.
Остаток вечера она провела в своей комнате, слишком потрясенная, чтобы попробовать отвлечься от происшедшего в библиотеке, сделать вид, что это не имеет никакого значения. То плача, то сгорая от гнева, девушка шагала взад-вперед возле огромной кровати с балдахином и, чтобы дать выход чувствам, мучила шелковый чулок, неосторожно брошенный на полу. Габриель скручивала кусочек ткани в узлы, жалея, что это чулок, а не глупая голова англичанина.
«Как женщина ты во всех отношениях оставляешь желать лучшего, – бормотала себе под нос Габи, искусно подражая голосу Кэма. – Ты просто ребенок, играющий роль взрослого», – повторила она и яростно вцепилась в чулок. Услышав, как треснула ткань, девушка почувствовала удовлетворение. Она брезгливо отбросила чулок и подошла к высокому псише.
Из зеркала на Габриель смотрела девушка, ничем не отличавшаяся от тех, которых она видела в salons
[47]
Парижа. Это так несправедливо. Она изо всех сил старалась быть настоящей женщиной. Лорд Лэнсинг не мог ни к чему придраться. Ну почему англичанину так трудно угодить? Габриель уверяла себя, что ей все равно.
«Неужели только Лэнсинг пробуждает в тебе женственность?» И что, черт побери, он хотел этим сказать? Она ведь женщина, разве нет? Он что, не видит, что у нее есть грудь и длинные волосы?
