Чувство вины и раскаяния охватило Габриель. Она причинила ему боль, и это было невыносимо.
– Я люблю тебя, – сказала Габи; ей на глаза наворачивались слезы, но она поборола желание расплакаться. – Я хотела доказать тебе это.
– Ради Бога! – Кэм со злостью раздавил окурок сигары в пепельнице. – Не надо, Габи! – его голос прозвучал резко.
Колбурн уклонился от ее протянутой руки.
Габриель заколебалась.
– Прости, – пробормотала она, не зная, что еще сказать.
Сквозь стиснутые зубы он произнес:
– Пожалуйста, оставь меня, пока я еще могу дать тебе такую возможность. Я сам не свой. Пожалуйста. Я не хочу причинять тебе боль.
– Напрасно ты думаешь, что можешь запугать меня, Кэм.
Спокойная уверенность жены задела его гораздо сильнее, чем Габи могла себе представить. Он ничем не мог запугать ее, а самому ему приходилось переживать невыносимые страдания. Кэм вспомнил о риске, которому Габи подвергалась, об опасности, которую она на себя навлекла, и его терпение лопнуло.
Когда герцог схватил жену за плечи, он был уверен, что собирается отшлепать ее как следует по голым ягодицам.
– Ты намеревалась доказать, что любишь меня?! – прорычал он.
– Д…да.
Кэм с такой силой набросился на ее губы, что голова Габриель откинулась назад. С молниеносной скоростью его руки заскользили по ее телу, освобождая Габи от совершенно лишней ночной сорочки. Не успела Габриель опомниться, как она уже лежала на постели на спине. Кэм своим весом, прижимал ее к матрасу.
На его губах никогда еще не было такого привкуса отчаяния, никогда еще его руки не прикасались к ее телу так настойчиво. Ураган его страсти увлек Габи за собой так стремительно, что все ее чувства смешались. Габриель обнаружила, что желание может порождать желание. Кэм требовал, и она отдавала, ничего не утаивая.
Искусный любовник, он играл с самыми уязвимыми точками ее чувственного тела – ямкой внизу шеи, нижней частью груди, спиной, внутренней стороной бедер, – заставляя дрожать от предвкушения момента, когда он овладеет ею полностью, Кэм отклонился, ликуя при каждом судорожном вздохе, каждом стоне наслаждения, каждой мольбе о спасении, которой он добивался от нее.
Пламя разливалось по их коже; движения становились все ритмичнее по мере того, как они приближались к пропасти; слова превратились в негромкие вскрикивания и стоны; сладострастные запахи и вкусы поднимали их все выше на волне удовольствий.
Герцог вошел в жену с такой силой, что у обоих перехватило дух. Ему пришлось стиснуть зубы, чтобы побороть захлестывающее его наслаждение. Он, не отрываясь, смотрел в глаза Габриель, когда перенес вес своего тела на руки и выпрямил их, чтобы сделать проникновение как можно глубже. Он замер, наслаждаясь ощущением безумной дрожи, которая начала охватывать ее.
Тут уж она будет ему повиноваться, пообещал себе Кэм. Тут, в самом древнем и примитивном ритуале, с помощью которого мужчина доказывает свою силу женщине. Кэм хотел сказать это жене.
– Я люблю тебя, – произнес он к собственному удивлению.
Она выгнулась ему навстречу, и он больше не в силах был сдерживаться. Кэм стал двигаться еще быстрее, подчиняя Габриель своему ритму. Он обхватил ее спину; сердца их бились, словно слились в одно; мышцы застыли в напряжении; дыхания смешались. Кэм почувствовал, что это он отдает все. А потом он чувствовал только Габриель…
Они лежали не шевелясь в объятиях друг друга, запыхавшиеся и ошеломленные. Первым пришел в себя Кэм. Нахмурившись, он отодвинулся от жены и сел на кровати. Габриель продолжала лежать, восстанавливая дыхание после неистовых ласк. Кэм зажег свечу рядом с постелью и посмотрел на жену.
Ни капли скромности, решил он. Габриель не пошевелила ни одним мускулом с того момента, как он отстранился от нее, не сделала ни малейшей попытки прикрыться. Она лежала на постели нагая, как в момент рождения, и распутная; ее кожу покрывал румянец, в глазах читалось ошеломление, шелковые волосы в беспорядке разметались по подушкам. Его жена была прекраснее и желаннее, чем имела право быть женщина. Несправедливо, что она насытилась, а он жаждет большего. Кэм опустил голову и прильнул к ее губам, властно целуя их.
Габриель подняла безвольную руку и притронулась к груди мужа.
– Кэм, нам нужно поговорить, – прошептала она, отворачиваясь от его поцелуев.
– Нет.
Убрав одной рукой ее волосы, Кэм повернул к себе голову жены и снова поцеловал.
Габриель оттолкнула его руку и приподнялась на локтях.
– Кэм, ты должен мне поверить. Я собиралась вернуться. Клянусь.
– А Голиаф просто проходил мимо, – не мог не съязвить герцог.
– Да! Нет! Я хотела сказать, что я не знала, что он в Корнуолле, просто случайно наткнулась на него. – Пресвятая Богородица, даже ей самой эти объяснения казались смешными. – Что ты с ним сделал? – потребовала ответа Габриель.
Ее тревога стала быстро нарастать, когда Габи заметила, что в глазах Кэма загорелись искры.
– Он в темнице, – недобрым голосом ответил герцог. Он прочитал по лицу жены, о чем она сейчас подумала – кандалы, тиски для больших пальцев, дыба и кипящее масло, если он не ошибался. Герцог уже проклинал себя за то, что заключил Голиафа в южной башне, в комнате, которую раньше занимала Габриель, снабженной в придачу всеми удобствами.
Габи всмотрелась в его лицо, и ее тревога постепенно угасла.
– Ах, тогда все в порядке, – сказала герцогиня. – Я на минуту испугалась, что ты сурово с ним обошелся.
Кэм стукнул кулаком по столбику кровати, и Габриель отпрянула, широко раскрыв глаза от испуга.
– Я мог бы повесить его как шпиона, – прорычал герцог.
Ее нижняя губа задрожала.
– Но ты ведь этого не сделаешь, правда, Кэм? Голиаф не шпион, и ты знаешь это. Он приехал в Корнуолл, чтобы забрать меня домой, в Нормандию. Только ради этого.
Герцог вспомнил о разговоре, который состоялся между ним и Голиафом после того, как Габриель увезли с заставы. Провалиться ему на месте, если великан не заставит его защищаться, требуя объяснить грубое поведение с Габриель. Она была невинной девушкой, строго напомнили ему, когда ее похитили из дому и увезли из Нормандии. И Кэм, словно неоперившийся юнец, краснел от обвинительного тона Голиафа. Колбурн довольно гневно ответил, что теперь Габриель самая настоящая герцогиня и скоро, возможно, станет матерью его наследника. Более высокого положения в обществе она сможет добиться, только если станет женой Наполеона Бонапарта или принца Уэльского. А поскольку оба эти джентльмена уже женаты, Габриель следовало бы поздравить с тем, что она заполучила одного из самых завидных женихов Англии.
Пламя гнева, горящее в глазах Голиафа, превратилось в нечто подозрительное, похожее на озорной огонек. Только после этого великан согласился ответить на вопросы герцога о том, с какой целью он прибыл в Корнуолл и что было известно Маскарону, и Голиаф стал, конечно, оправдывать Габриель, но этого следовало ожидать.
