– Гарет, в ту ночь на стене замка, когда я пригрозила тебе пистолетом...
– Да... пистолетом. Думаю, что это ранило меня больше всего. Знаешь, я подверг тебя испытанию, но думал, что О'Тул следует за Тони. Я не мог рисковать: если бы ты нажала на курок, он мог выстрелить в отместку. Я должен был быстро разоружить тебя.
– Ты подверг меня испытанию? Ты был уверен, что я не нажму на курок?
– Нет, моя любовь. В тот момент я отдал бы все на свете, чтобы быть уверенным, что ты выбрала меня, а не своего брата.
Глаза Дейрдре заблестели от слез, и она сказала запинаясь:
– Но ты ведь мог умереть.
– В таком случае я знал бы ответ.
Лицо Гарета было серьезным, но в глазах искрились смешинки.
– А что касается пистолета... – продолжила Дейрдре, но Рэтборн прикрыл ей рот рукой.
– Знаю. Я нашел его несколько дней спустя. Он не был заряжен.
– Не был.
– Но почему?..
– Потому что... потому что я поняла, что не могу зайти так далеко. Если бы пистолет был заряжен, не думаю, что я смогла бы наставить его на тебя. Незаряженный пистолет был лучше, чем ничего. Когда ты вынудил меня сделать выбор между двумя людьми, которых я люблю больше всех на свете, это был наилучший компромисс, какой я могла придумать.
– Я безумно ревновал тебя. Можешь меня простить? Я с самого начала хотел разделить с тобой бремя заботы о твоем брате. Но ты не хотела этого, ты не принимала моей помощи. И если я старался развить в Армане чувство ответственности, то ты...
– Знаю. Я постоянно пыталась разрушить то хорошее, что ты делал для него.
Рэтборн откинул голову назад, чтобы лучше видеть лицо жены, и Дейрдре продолжала:
– Арман сам сказал мне об этом, и даже больше. Он сказал, что, если бы рядом с ним был кто-нибудь вроде тебя в качестве опекуна в последние пять лет, он, возможно, и не был бы таким шалопаем. Думаю, он тебя боготворит как героя войны.
– О, это, пожалуй, уж слишком.
В глазах Дейрдре заплясали бесенята.
– Я ему так и сказала.
За такую дерзость Рэтборн встряхнул ее как следует, и она удобнее устроилась в его объятиях.
– Гарет?
– Мм?
– Ты сказал, что Каро была только одной из причин, вынудивших тебя явиться в Марклифф. А какой же была другая?
Рэтборн неохотно оторвался от плеча Дейрдре, которое осыпал неспешными поцелуями:
– Другая? Забрать тебя отсюда и отвезти, в твой дом.
– Значит, ты немного скучал по мне? – спросила Дейрдре кокетливо.
– Больше, чем немного, – ответил Рэтборн с жаром.
– Да? Продолжай.
– Моя дорогая, как я мог не скучать? Каждый день твоего отсутствия был для меня пыткой.
– Как это? – игриво спросила Дейрдре.
– В конце концов мое сопротивление было сломлено, и виной тому стали свечи.
– Свечи? – удивилась Дейрдре и с интересом посмотрела на мужа.
Рэтборн растянул губы в улыбке:
– Свечи были последней каплей в ту неделю полного упадка сил. Веллингтон при Ватерлоо не мог чувствовать большего отчаяния. Ты моя последняя надежда. Если ты будешь рядом, мы выиграем битву.
– Ватерлоо? Битву? О чем ты?
– Неужели не догадываешься? Тогда я объясню, хотя мне тяжело говорить об этом. В рядах гарнизона Белмонта назревает бунт. Признаки неблагополучия неоспоримы. Хочешь, чтобы я их перечислил?
Приняв изумленное молчание и широко раскрытые глаза жены за согласие, граф продолжил:
– В замке нет ни единой свечи, которая бы не чадила и с которой бы не капал воск. Когда вечером их зажигают, в доме царит туман, и это становится невыносимо. Похоже, что на серебро напала неизлечимая болезнь. Думаю, это называется потемнением. Огонь больше не хочет гореть в каминах. Вода вопреки законам природы не желает закипать, поэтому каждый вечер я вынужден принимать холодную ванну. У слуг необъяснимая амнезия. Они так отупели, что не могут отличить столовую от комнаты с гобеленами. Ни один не отзывается, когда его окликают по имени. И не важно, называешь ли ты его Джоном или Джеремаей. Кухарка не помнит, как варить яйца, не говоря уже о более изысканных блюдах, которые мы имели удовольствие вкушать, когда ты была с нами. Почту не доставляют, даже если на ней королевская печать. Но хуже всего то, что мой лучший бренди превратился в уксус. Видишь, как обстоят у меня дела. Меня поставили на колени. Ты, Дейрдре, моя последняя надежда, и я рассчитываю на твою помощь. Если ты не вернешься, значит, я конченый человек.
– Так ты поэтому хочешь, чтобы я вернулась в Белмонт? – спросила Дейрдре с возмущением.
– ...чтобы сделать мою жизнь уютной, – заключил граф мягко.
В комнате повисло молчание, и в нем таилось нечто мрачное и угрожающее. И вдруг из уст Дейрдре извергся поток брани. Граф содрогался, слушая ее. Через минуту он обнял жену за талию, притянул к себе, теплую, уютную, и принялся с жаром целовать.
Когда Дейрдре наконец перестала сопротивляться под напором его неистовых ласк, он поднял голову и с удовлетворением посмотрел в ее затуманившиеся глаза:
– Итак, мадам жена, это третья причина, почему я хочу, чтобы вы вернулись в Белмонт. И что вы на это скажете?
Но Дейрдре была не способна выражаться ясно. С ее губ слетел звук, похожий на жалобный стон. Она попыталась заговорить, но связная речь оказалась ей не под силу, и Рэтборн, прекрасно поняв этот не вполне ясно выраженный ответ любимой, попытался доказать ей, что слова для любящих сердец не нужны.
