– Дэвид пригласил нас приехать к нему в Ирландию. Как это мило, правда? – сказала Катрин.
– Боюсь, в настоящее время это невозможно, – сдержанно ответил Маркус. – Слишком много будет дел в Ротеме.
– Тогда, – повернулась Катрин к Дэвиду, – вы должны навестить нас там.
– Я готов, – сказал Дэвид, улыбаясь ей. – Надеюсь, что Маркус сдержит свое обещание. Если, конечно, это была не шутка, Маркус, и вы действительно можете предложить мне кое-что получше, чем Пени.
– О, Маркус никогда не отказывается от своих обещаний, – подал голос Тристам.
Маркус в это время наливал себе шерри, и его настроение не улучшилось, когда он обнаружил, что шерри в графине осталось только на донышке. Он взглянул на Тристама.
– Разве мы не решили, что тебе следует за сесть за книги, чтобы ты смог вернуться в университет в середине семестра?
– Но я уже сел. Я занимаюсь.
– Тогда что ты делаешь здесь?
– Зашел засвидетельствовать почтение твоей супруге.
– Маркус, как ты можешь быть таким строгим? – пропела Катрин, даря Тристаму ослепительную улыбку. – Кто способен корпеть над скучной латынью и греческим в такой чудесный день!
– Это семейное дело, Кэт, – огрызнулся Маркус. – Советую тебе не вмешиваться.
Добродушное выражение исчезло с лица Дэвида. Тристам посмотрел на Маркуса с упреком, Катрин – с гневом.
Жалея о своей несдержанности, Маркус сказал:
– Почему бы нам всем не отправиться в Ротем – завтра или послезавтра? А Тристам прав, Дэвид. Я всегда держу слово. Буду рад показать тебе наши конюшни.
Попытка Маркуса сгладить неловкость от своей резкости не удалась. Беседа не клеилась, и вскоре Дэвид и Тристам поднялись, собираясь уходить. Маркус повторил приглашение, и было решено, что все отправятся в Ротем на следующее утро.
Они ушли, и в комнате повисло напряженное молчание. Наконец Маркус нарушил его:
– Как ты не подумала, что я буду чувствовать, вернувшись к модистке и не найдя там тебя?
– Ха! Тебе следовало подумать об этом самому, прежде чем уходить с той женщиной. Я не вещь, которую можно оставить и забрать когда заблагорассудится.
– Я оставил тебя там, где ты была в безопасности. При тебе были кучер и лакей, которые могли защитить тебя в случае надобности.
– Защитить от кого?
– От Эль Гранде. Я сегодня увидел его из кеба. Погнался за ним, попытался поймать, но упустил.
В первое мгновение Катрин похолодела, но тут же вздохнула с облегчением.
– Ты видел Эль Гранде? Когда? Где?
Маркус рассказал о том, что произошло, и закончил строго:
– Так что теперь ты понимаешь, в какой была опасности. И еще я хотел бы знать, почему ты принимаешь гостей вопреки моему категорическому запрещению.
– Дэвида и Тристама вряд ли можно считать гостями. Они члены семьи. Как я могла не принять их?
Ее довод еще больше разозлил его.
– Так ли было необходимо вертеться перед ними, как штучка с Хеймаркет?
Она с вызовом взглянула на него.
– Будь любезен, объясни, что ты имеешь в виду.
– Зачем ты вихляешь бедрами и соблазнитель но улыбаешься бедному Тристаму? Всякий видит, что он без ума от тебя. Это доставляет тебе удовольствие? Мне – нет. Ты делаешь из себя посмешище. Не ожидал, что моя жена будет вести себя так развязно.
– Я вела себя так, как ты учил меня! Ты говорил, чтобы я вошла в роль несравненной Каталины. Я разве плохо сыграла?
Маркус стиснул кулаки.
– Это же была игра. Я просто поддразнивал тебя.
– Может быть, мне тогда было не смешно. – Она опустила глаза, с видом великой скромницы разглаживая платье на коленях. – А я считала, что это Дэвид неравнодушен ко мне. Так ты говоришь, Тристам тоже?
Это была последняя капля, переполнившая чашу его терпения. Он бросился к ней, намереваясь вытрясти из нее душу. Но к своему – и ее – удивлению стиснул Катрин в объятиях и прильнул к ее губам жадным поцелуем.
Она не вырывалась, не пыталась его оттолкнуть. Желая показать полное свое презрение к нему, Катрин предпочла равнодушие, пассивное сопротивление. И она сопротивлялась бы до бесконечности, если бы помимо воли ее не захлестнула волна наслаждения.
Скоро Маркус почувствовал, что она не сопротивляется, и железное кольцо его рук ослабло; губы его стали мягкими, ищущими, настойчивыми, они касались ее ресниц, шеи, подбородка, потом вернулись к ее губам, которые ответили их настойчивой просьбе: влажные, нежные, податливые. И в этом поцелуе без следа исчезли остатки его гнева.
Он откинул голову и неожиданно спросил низким охрипшим голосом:
– Кэт, скажи, что ты чувствуешь?
Что? Смущение. Потрясение. Страх. Эти руки, эти умелые руки, легко касаясь, мучительно медленно скользили от талии к груди. Стало трудно дышать. Ощущения настолько обострились, что платье, казалось, царапает кожу. Она беспомощно шевельнулась в его объятиях.
– Я чувствую… как кружится голова.
Она застонала, вцепилась в его плечи – комната кружилась перед глазами.
– Что?..
Маркус подхватил ее на руки и перенес на диван у камина, сел рядом и привлек к себе. Она сделала слабую попытку встать, но он остановил ее.
– Вот что ты делаешь со мной, – сказал он и, глядя ей в глаза, медленно расстегнул рубашку и положил ее ладонь себе на грудь.
Она ощутила, как колотится его сердце, и ее сердце часто забилось в ответ. Его мышцы напряглись под ее ладонью, и Катрин вся затрепетала.
– Я не должна этого делать, – едва слышно сказала она. – Ты не должен позволять мне этого. – Катрин прерывисто вздохнула, когда его ладонь легла ей на грудь.
– Почему? Что плохого мы делаем? Я просто хочу целовать тебя, обнимать, прикасаться к тебе. Разве тебе не нравится, что я делаю?
Катрин бессильно откинула голову ему на руку.
– Нет. То есть да. Не знаю. Я не в состоянии что-нибудь соображать, когда ты прикасаешься ко мне.
Он ничего не ответил и стал расстегивать пуговички. Катрин сделала движение, чтобы остановить его, но, когда Маркус поцеловал ее, она уступила, и ее покорность возбуждающе подействовала на него.
Не сдерживаясь больше, он уложил ее среди подушек и сам вытянулся рядом. Его руки ласкали ее, настойчиво, умело, упиваясь сокровенной нежностью крутых бедер, гибкой талии. Он принялся гладить большим пальцем ее соски, один и другой, и, когда она вздрогнула, успокоил ее поцелуем, не прерывая своего занятия.
Рука его скользнула под платье. Катрин тут же напряглась, и он поспешил ее успокоить:
