– Конечно. На пальцах полоски от колец – носила не снимая.
Пазум состроил гримасу, которую можно было толковать как желание сбросить ношу с плеч как можно скорее.
– Ну тогда так и оформим. Личность определим по заявлениям о пропаже. А цацки наверняка уже в ломбардах звенят.
– Будем искать, – подытожил Крич и, на прощание пожав коллеге руку, пошел в сторону Халенской слободы. Надо было составить рапорт, но ведь это можно сделать и за кружкой пенного.
Позже, сидя в кабаке, Крич вдруг понял, что утренняя головоломка складывается в законченную картину. Это было не убийство с целью ограбления. Далеко нет. Крич вспомнил, что дыра на платье располагалась немного ниже раны под левой грудью, и крови на самом платье было совсем немного. Сначала девушку раздели, надругались над ней, а потом ударили ножом. Затем на нее натянули одежду, в которой торопливо сделали дыру, сняли кольца с пальцев – и отправили в реку. Искать драгоценности в ломбардах и у скупщиков бессмысленно – убийца не испытывает нужды в деньгах, а колечки наверняка хранит в качестве сувениров. Да и есть ли смысл искать этого мерзавца вообще? Крич основательно приложился к своей кружке и ответил себе: нет, смысла в этом ни на грош. А вот если определить личность убитой, а затем подвести под это дело кого-нибудь из тех, кому и так уже светит долгий отдых за решеткой, вот в этом смысл несомненно имелся. Тогда и капитанские лычки наконец-то появятся.
Сказано – сделано. Безутешные родные опознали Мариту Стерх, а уже к вечеру Крич собственноручно совершил задержание подозреваемого в убийстве, который после трехчасовой беседы с пристрастием дал признательные показания. Столичные газеты подробно осветили это дело, представив фигуру лейтенанта в самом выгодном свете, и начальство, скрипя зубами, написало-таки рапорт на высочайшее имя о повышении Крича до капитана.
И пока никто не знал, что в столице был человек, который не поверил официальной информации об окончании расследования.
Хела Струк происходила из древнего и благородного рода Струков, который впервые упоминался в летописях еще при языческих императорах: тогда первый Струк изрядно отличился в битве Восьми государей и получил княжеское звание на вечные времена. Выше князей на иерархической лестнице стоял только император, и если бы прадедушка Хелы, отчаянный гуляка и пьяница, не спустил в игорных домах Гиршема половину родовых капиталов, то Струки никому не уступали бы и в богатстве. И пускай жилось им не так, как в старые времена, когда Будан Струк мог в озорстве растопить деньгами камин для своей любовницы, семья Хелы по-прежнему считалась состоятельной. Хелу и ее брата воспитывали лучшие учителя и наставники, дети не знали отказа ни в игрушках, ни в сладостях, и жизнь казалась Хеле увеселительной прогулкой по дорогам сказочного королевства, усеянным бриллиантами из дедовских сундуков. О том, что состояние ее семейства во многом зависит от сотен крепостных, которые трудятся на неурожайных загорских полях с утра до ночи и даже серого горького хлеба едят не досыта, Хела не задумывалась и вместе со всем семейством хохотала над милой остротой матери: «Что ж, коль у них нет хлеба, то пусть едят пирожные!»
Все изменилось после того, как пришел Заступник, взошел на костер за грехи людские и вознесся на небо. Страна замерла в ожидании, а затем, словно кто-то могучий и властный толкнул ее, сорвалась в пропасть. Государь Луш, помазанник Небес, был лишен престола и отправился в тюрьму, где умер при загадочных обстоятельствах, а власть немедленно прибрал к рукам безродный выскочка и развратник Торн, который еще в бытность шеф-инквизитором не считал зазорным путаться с ведьмами и еретиками. Хела ушам своим не поверила, когда отец, как-то резко сникший и постаревший, вернулся домой с главной столичной площади и сбивчиво пересказал, что новый государь объявил отмену всех владетельных прав и дал волю крепостным.
Волю! Безграмотным крестьянам, которые родились в грязи и в ней же должны умереть! Глупо, безрассудно, вопреки законам небесным и человеческим. Однако же одним мановением руки нового государя бывшие крепостные стали свободными и равноправными гражданами новой империи. Хела прочла потом речь императора, опубликованную во всех газетах и вывешенную на каждом углу, и некоторые выдержки из нее запомнила навсегда. «Все люди сотворены равными и одинаковыми перед лицом Заступника, и все имеют право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Когда мы предстанем перед Судией Всемилостивым и Безжалостным, то Он не увидит разницы между владетельным сеньором, крепостным крестьянином и мной. Поэтому во имя нашей Родины, истинной веры и любви к своему народу я отменяю крепостное право в Аальхарне навечно и объявляю уравнивание в правах и обязанностях для всех его граждан…»
Естественно, чернь носила нового императора на руках. А вот приличные люди подобного восторга не испытывали. Как вообще можно допустить, чтобы какая-то прачка или крестьянка была равна в правах с княгиней? Глупости! Приход амьенских войск казался лучшим людям Аальхарна идеальным выходом из безумной ситуации: сумасбродного выскочку свергнут – и все будет по-прежнему. Однако ничтожному быдлу, как оказалось, теперь было что терять, и война, которая должна была решиться малой кровью, растянулась на много лет, вывернув наизнанку привычный быт и лишив всех надежды даже на частичное восстановление нормального хода вещей.
Брат Хелы скрепя сердце присягнул на верность новому владыке и изрядно отличился на военном поприще. Хела им гордилась – Алеко не так давно получил генеральский чин и смог наконец переехать из казарм в положенный ему по должности собственный дом. Сама же Хела аккуратно тратила жалкие остатки великого состояния Струков и зарабатывала себе на жизнь библиотечной работой. Какой стыд, думала она, сидя за своим столом в центральной библиотеке и оформляя карточку на очередную книгу для каталога, я, наследница древнего рода, вынуждена работать за ничтожные гроши рядом с этими выскочками, которые и читать-то едва умеют. Однако она благоразумно скрывала собственное презрение, и директор библиотеки, сын деревенского священника, выбившийся в люди благодаря императору, очень хвалил строгую молодую женщину с идеальной осанкой и тонкими, всегда поджатыми губами.
Конечно, кое-какие привилегии у дворянства все еще оставались. Например, посещение государственных праздников. Ежегодный императорский бал раз в год давал Хеле возможность нарядиться в дорогое платье и надеть еще не распроданные драгоценности. Ах, как она танцевала! Словно в старые времена, когда отец задавал роскошные балы в их милом доме, и Хела скользила по паркету, едва касаясь его носками изящных туфель. В кавалерах у нее недостатка не было – и дворяне, и важные господа из так называемых новых аальхарнцев считали за честь пригласить ее на тур танца. Легкая, изящная, какая-то неземная, Хела казалась небожительницей: поклонники засыпали ее подарками и письмами, но сама она не желала отдавать ни руку, ни сердце – никому из них.
Однажды на балу ее представили Торну. Хела никак не выказала своей ненависти и сделала реверанс с таким изяществом, которое скорее подошло бы воздушной фее, а не живому человеку.
– Ваше величество, – промолвила она, опустив взгляд долу, – я искренне счастлива видеть вас.
