– Мое положение тут ни при чем! Я не безумна и не сочиняю нелепые истории, дабы спасти от казни отца своего ребенка. Я говорю правду, – заявила Мерседес, стараясь казаться спокойной и уверенной в себе.
– Вы сказали… – Его взгляд невольно обратился на ее выпуклый живот. Смутившись, полковник Моралес поторопился поднять голову. – Простите, но как я должен вас понимать…
– Именно так, как вы поняли, комендант. Николас Форчун – отец моего ребенка, но не мой супруг. Он и Лусеро – сводные братья, и оба удивительно похожи на своего общего родителя, покойного дона Ансельмо.
Моралес принялся нервно перебирать бумаги, разложенные на столе, чтобы хоть как-то скрыть свою растерянность.
– Даже если это все правда, во что трудно поверить, я не имею власти освободить его.
– Когда состоится трибунал?
Он повертел шеей в тесном воротнике голубого мундира. Ему явно не хватало воздуха.
– Завтра в десять.
– Я буду там ровно в десять.
Мерседес встала и вежливо поклонилась.
Офицер вскочил, обогнул стол, распахнул перед ней дверь.
Моралес в свою очередь отвесил ей глубокий поклон, но предупредил:
– Сомневаюсь, что ваше присутствие повлияет на решение суда. У сеньора Альварадо есть несколько свидетелей его зверств. Одна из них… молодая женщина, изнасилованная Эль Диабло.
Мерседес побледнела, но упрямо вскинула подбородок.
– Тогда, вероятно, она не видела шрам, который есть у Ника на левой щеке. У Лусеро нет подобной метки.
Она знала, что комендант не поверил ей. О Господь и все святые на небесах, неужели трибунал будет так же глух и слеп? Но ведь и многие люди в Гран-Сангре поддались обману и не обратили внимания на отсутствие шрама на щеке, когда вернулся Лусеро.
«Люди видят то, что хотят видеть!» – повторила она в уме фразу, брошенную Лусеро.
На рассвете Николаса разбудил лязг отпираемых замков. Он приподнялся, еще не придя в себя от кошмарных снов, мучивших его всю ночь.
Мерседес вошла в камеру бодрым шагом в сопровождении полного лысого человечка с кожаным саквояжем и солдата, согнувшегося под тяжестью железной ванны, которую тут же, избавляясь от ноши с радостью, опустил с грохотом на каменный осклизлый пол.
– Какого дьявола… – Ник в изумлении протирал глаза. – Что происходит?
– Я нашла это в тюрьме. В нее складывали крупу. Я подкупила здешнего повара, и он согласился одолжить ее на время, чтобы ты привел себя в порядок, прежде чем явиться на суд.
Мерседес сделала кому-то знак, и из-за ее спины появился другой солдат с ведрами горячей воды. Опорожнив их в ванну, он тут же отправился за новой порцией, а лысый человечек достал из саквояжа свои инструменты – парикмахерские ножницы, помазок и бритву.
Глаза Мерседес встретились с глазами Ника. Им обоим вспомнилось, как однажды она брила его в ванной каморке в Гран-Сангре, и еще кое-что всплыло в памяти…
Ее щеки залил румянец. Она закатала рукава простенького муслинового платья. Он смотрел, как открывается взгляду ее нежная кожа, как обрисовываются под платьем полные груди, когда она поводила плечами и убирала под платок золотистые локоны. В нем проснулось желание.
Она следила, как цирюльник освобождает лицо любимого ею мужчины от непривычной взгляду темной бороды. Солдаты методично ходили туда-сюда, опрокидывая ведра, и горячий туман заволакивал камеру. Когда бритва касалась его щеки, ей хотелось, чтобы на месте лезвия были ее пальцы. Мерседес вся дрожала от желания потрогать его лицо, его исхудавшее тело.
«Когда же наконец все уйдут?»
Расплатившись со всей трудолюбивой троицей, Мерседес будто расцвела.
– Теперь скидывай с себя грязное тряпье, и я тебя вымою. Чистую одежду я привезла из Гран-Сангре.
Она показала ему часть того, что солдаты принесли в чемодане, и Ник увидел самый роскошный выходной костюм из гардероба Лусеро.
«Будь проклят, Лусеро! Пусть расстрельный взвод проделает дырки в твоем лучшем костюме!»
Ник разделся. Мерседес увидела багровый след последнего ранения, там, где попала выпущенная Германом Руисом пуля.
– В тебя опять стреляли?
– Сувенир на память о моей удачной попытке предупредить убийство президента Мариано Варгасом и его дружками. Доктор сказал, что был лишь один шанс из ста, что я выживу.
Ник избавился теперь от штанов. Рваная, пропитанная потом ткань окутывала его щиколотки, он никак не мог избавиться от нее, как и от тюрьмы.
У нее в горле пересохло. Она желала обнять эти стройные, длинные, мускулистые ноги, покрыть их поцелуями.
– Ник!..
Как часто в момент любви она, задыхаясь, произносила другое имя, теперь ей ненавистное.
Мерседес потянулась к нему, чтобы оказаться в его крепких объятиях, чтобы ее губы слились с его губами.
Ник с трудом оторвал ее от себя.
– Если мы сейчас упадем на пол и займемся любовью, крысы могут пощекотать нам пятки.
Мерседес вздрогнула:
– Тебя посадили в крысиную нору!
– Они мои подружки.
– Не смей так шутить со мной! Лусеро на мне оттачивал свое остроумие.
Мерседес властным жестом указала ему на ванну:
– Полезай туда и веди себя серьезно.
– Что значит серьезно?
– Не соблазняй женщину. Я слабое существо.
– Ты не слабое существо. Ты воплощение женственности. Ты единственная, кого я считаю настоящей женщиной, из всех, встреченных мною…
С этими словами Ник вступил по колено в горячую воду. Она взяла в одну руку мыло, в другую губку.
Какое это было наслаждение для них обоих – прикосновение ее рук к его телу.
Тюремные стены исчезли, все скрылось в тумане. Ник не жалел, что это происходит в последний раз. Встав у стены перед расстрельным взводом, он будет помнить, что жизнь прожита не впустую. Судьба подарила ему любовь, какой не всякий мужчина удостоился бы – как бы богат и знатен он ни был.
25
Трибунал – это трое судей. Двое из них – хуаристские солдаты, третий – пожилой чиновник муниципалитета Дуранго, служивший разным режимам. Каждому из них пришлось воочию лицезреть зверства, творимые в годы бесконечной гражданской войны.
Они представляли правосудие республики Мексика, которой пока не существовало, и ее президент еще добирался до столицы. Эти люди странствовали из города в город по разоренной, охваченной междуусобицей стране, вынося приговоры, чаще всего смертные, потому что, по их убеждению, только смерти заслуживали враги республики, недавние палачи мексиканского народа.
