О'Малли взобрался на крышу харчевни и подавал оттуда команды. С высоты ему было видно, где еще остались очаги сопротивления, которое, впрочем, очень скоро сменилось паническим отступлением.
Под шквалом огня люди падали на желто-коричневую высохшую землю. Громадный ирландец двумя выстрелами уложил парочку хуаристов, которые успели перескочить через ограду кораля и уже рассчитывали избежать общей участи. После этого он крикнул Нику и Лусеро, чтобы те выходили из укрытия.
За десять минут все было кончено. Как будто гроза пронеслась над городком и растаяла бесследно в безоблачном небе.
Безоружный народ затопил площадь. Большинство из местных жителей взирало со страхом на мрачную банду имперских наемников, которые переговаривались между собой на странном языке – невероятной смеси испанских, французских, английских и немецких ругательств. Женщины прижимали к себе отчаянно орущих младенцев, дети постарше прятались за спины матерей. Мужчины – некоторые с непроницаемым видом, другие, не скрывая ненависть, их сжигающую, – шли на площадь с поднятыми руками, подталкиваемые в спины стволами винтовок победителей.
– Расстреляем их, капитан? – осведомился Шмидт. Его маленькие голубые глазки с вожделением обшаривали лица пленников.
– По-моему, всех, кто способен держать оружие, мы уже отправили на тот свет, – ответил Фортунато, оглядывая поле битвы.
Действительно, большинство мертвых тел, разбросанных в неестественных позах по земле, принадлежало не боеспособным мужчинам, а юнцам и дряхлым старцам.
– Посмотрите на этих юнцов! Сколько ненависти в их глазах, – воскликнул Шмидт. У него самого глазки прямо светились в предвкушении массовой расправы.
Фортунато, выходя на плошадь, споткнулся о труп, лежащий у него на пути. Мальчишке нельзя было дать больше двенадцати лет.
– Он достаточно молод для тебя, чтоб ты получил удовольствие, отправляя его на тот свет? – вырвалось у Фортунато злобное замечание.
Он в ярости запустил пальцы в густую шевелюру и почесал голову, оглядывая вооруженных людей, сомкнувшихся вокруг него в тесное кольцо. Полжизни он провел, общаясь с подобными личностями, такими же, как и его сводный братец, у которых в душе жажда убийства росла, как раковая опухоль, с каждым новым сражением. Николас Фортунато вдруг почувствовал себя среди них чужаком.
– О'Малли, как ты распорядился взятыми трофеями?
– Все до одной винтовки розданы, капитан. Не пропадать же добру.
– Тогда по коням! Шмидт и ты, Лопес! Пристрелите тех лошадей, что мы не можем забрать с собой!
Хотя бы в этом он уступил Шмидту, дав тому возможность излить ярость, уничтожая живых существ.
Команды его были выполнены не без некоторого недовольства. Всадники потянулись прочь из селения, оставив живых горевать о погибших.
Глупость, сплошная глупость. Вся их изнуряющая кровавая работа была бессмысленна и ни к чему не приводила. Вместо одного мальчика с мачете, ими расстрелянного, с гор спускались двое таких же мальчиков, чтобы занять его место.
«О Господь, если б Ты знал, как мне осточертело убивать». Ника начало тошнить от запаха крови. Впервые за шестнадцать лет, проведенных на войне, он понял, что наступила пора рвать с прошлым, начинать новую жизнь.
Если небрежно оброненные Лусеро слова об их общем родителе правдивы, то у Ника, значит, есть какие-то родственники и, может быть, местечко, куда можно приткнуться. Впрочем, это полный абсурд. Ему пришлось достаточно навидаться высокомерных гасиендадо, чтобы ясно представить себе, как встретят в их среде личность, ему подобную, каким бы удивительным внешним сходством он ни обладал со старым развратным грешником.
Кроме того, у Ника была и собственная гордость. За всю свою прежнюю жизнь Николас Фортунато ни разу ни у кого не попросил милостыни и не собирался начинать заниматься этим в зрелом возрасте.
Сквозь языки пламени походного костра он глядел на сводного брата, беспечно развлекавшего приставшую к отряду женщину, беззастенчивую шлюху с похотливыми ужимками и копной вьющихся черных волос. Картина того, как Лусе насилует испуганную девчонку возле трупа ее отца, вновь возникла в памяти Ника. Его братец любил, чтобы женщина сопротивлялась перед тем, как он брал ее силой. Служба у Маркеса привила ему вкус к насилию, равно как и к безудержному пролитию чужой крови, к бессмысленной и нескончаемой резне. Чувство близкой опасности возбуждало Лусеро, он уже не мог жить без стрельбы и был разочарован, если какой-нибудь занятый хуаристами городок сдавался без боя. Особенно ему нравилось проникать скрытно во вражеский лагерь, балансируя, как канатоходец, на ниточке между жизнью и смертью, устраивать там панику, уничтожать часовых и широко открывать ворота атакующим товарищам по оружию.
На прошлой неделе Лусеро пробрался в Тампико, где временно правили хуаристы, и заложил динамит в здание таможни. Заряд взорвался раньше времени, Альварадо схватили и повели на расстрел.
Ник верхом на стремительном Петре проскочил через посты, паля из двух револьверов сразу, и оба они благополучно ускакали, преследуемые осиным роем жалящих пуль.
Лусеро был дьявольски удачлив. Многие из бойцов, особенно мексиканцы, дали ему прозвище Эль Диабло. Дьявол! Причудливая ирония заключалась в том, что имя Лусеро переводилось с испанского как «светлый». Куда бы ни направил свои стопы «светлый» Лусеро, он нес с собой тьму, мрак.
– О чем задумался, братец? – произнес Лусеро на корявом английском. С момента их знакомства Лусеро стал понемногу учить этот язык, хотя презирал его еще сильнее, чем французский. Его бледная, тоскливая женушка была наполовину англичанка, и это послужило причиной такого отношения к английскому языку со стороны Лусеро.
Но Ник был американец. Причем очень умный и смелый американец, чье невероятное сходство с ним самим постоянно будоражило его воображение, как и славная, восхитительная жизнь, доставшаяся Нику в удел. Нищий сводный братец приобрел героический ореол в глазах извращенного богача-креола.
– Что тебя заботит? – продолжил Лусеро, уже догадываясь, каков будет ответ.
Ник швырнул окурок сигареты в огонь:
– Не знал, что ты за мной наблюдаешь. Я думал, что ты целиком занят Эсмеральдой.
– Она лишь обычная шлюха и не стоит особого внимания.
Глаза Ника встретились со взглядом Лусеро.
– Моя мать занималась тем же ремеслом…
Разговор, обещавший стать напряженным, едва начавшись, был прерван с появлением всадника, галопом въехавшего в походный лагерь. Ник, ожидавший депешу от полковника Отреса, встал и жестом подозвал гонца к своему костру.
– Вы эль капитано? – спросил седовласый посланец на ломаном английском.
Фортунато представился и продолжал беседу по-испански. Наконец ему был вручен небольшой пакет. Затем вновь прибывший показал Нику, не выпуская из рук, еще один конверт.
