Муж что-то прошептал на ушко Розалии, и веселая троица разделилась. Девочка и собака остались на речном берегу, где всадники поили лошадей, а мужчина направился к Мерседес. Он был так прокален солнцем, что, казалось, только вылез из пламени очага, и пропылен, как будто его принес сюда пыльный вихрь. Патронные ленты перекрещивали его могучую грудь, рубашка под ними совсем расползлась от пота.
На лице его не было никакого выражения, когда он произнес:
– Привет, Мерседес.
Николас выжидал, понимая, что все вокруг внимательно наблюдают за ними и так же, как он, гадают, как она поведет себя.
Горло и рот ее давно пересохли, голос не подчинялся ей. От него веяло опасностью. Он был спокоен, но мог вот-вот взорваться, как тогда ночью перед запертой на засов дверью в ее спальню. Вероятно, ей надо быть с ним более приветливой.
Еле ворочая пересохшим языком, она произнесла скрипуче:
– Ты надолго задержался, Лусеро. По тебе скучали.
«Как ловко она вышла из положения. Неизвестно, кто скучал».
Он усмехнулся иронически:
– Все, кроме моей супруги, я так полагаю. Может, она понадеялась, что я вообще не вернусь.
– Она этого не отрицает.
Ник расхохотался, шагнул вперед. Он сделал вдруг молниеносное движение, и его рука обхватила ее талию. Он с такой силой прижал Мерседес к себе, что она больно ударилась о патронные ленты на его груди.
– Я работаю на публику, – шепнул Ник, нагнулся и соединил свои губы с ее губами.
10
Мерседес оцепенела от этого внезапного и оскорбительного нападения. Поцелуй его был не страстным, а скорее злым. Она почувствовала соленый привкус крови во рту, когда язык мужа властно раздвинул ее губы, одолел преграду плотно сжатых зубов и коснулся языка. Потом он резко откинул голову и взглянул на нее сверху вниз из-под полуопущенных век. Мерседес бы упала, если б он не поддерживал ее. От него разило потом, кожаной сбруей и табаком. Этот запах туманил ее сознание, она в смятении цеплялась за сильные плечи, скрытые под ветхой рубашкой, пытаясь устоять на ногах. Хищный голод по женской плоти одолевал его, и скрывать его было уже бессмысленно. Подобно раскаленной светящейся вольтовой дуге, обоюдное желание соединяло их, хотели они того или нет.
Он убрал с ее лица прилипшие волосы, влажные от пота.
– Ты чересчур надрываешься на работе. Твой носик совсем обгорел.
Мерседес представила, как ужасно и нелепо выглядит она в его глазах в старенькой муслиновой блузке и выгоревшей до серого оттенка когда-то синей юбке. Грубые крестьянские сандалии на ее ногах покрывала засохшей коркой речная тина, прическа совсем растрепалась.
– Твоя мать не устает напоминать мне, что я опозорила семью, лишившись благородной бледности.
– Но я далек от того, чтобы упрекать тебя.
Он ослабил свои объятия, но был настороже, опасаясь, что ей взбредет в голову убежать от него.
– А твой отец отпускал шуточки насчет моей любви к грязным пеонам, – не удержалась и пожаловалась Мерседес.
– Мой папаша был напыщенным болваном и лентяем, каких мало, но не брезговал изваляться в грязи со смазливой служанкой.
– Не ожидала, что ты так отзовешься о кумире своего детства.
Ник сверкнул широкой белозубой улыбкой:
– Мальчишки рано или поздно взрослеют… как и девчонки.
Похотливый подтекст его слов был ясен. Почему же он не направился прямиком к Инносенсии и не утолил свою жажду с нею? Хотелось бы верить, что он говорил правду, когда заявил, будто хочет именно ее, а не Инносенсию.
Но Мерседес прогнала эти мысли и сменила тему:
– Ты изловил черного жеребца и тех лошадей, которых он увел?
– Все в порядке. Они в безопасном месте. Никто не найдет их, даже хуаристы.
– Мне хотелось, чтобы и у меня все складывалось так же удачно. Мы ковыряемся в земле уже с неделю, а и половины работы еще не сделали.
Ник посмотрел туда, где пеоны штурмовали зловещую, непреодолимую стену колючих кактусов.
– Есть способ получше, чтобы одолеть эти заросли.
– Только направленный удар молнии очень помог бы, но не думаю, что ты в силах управлять грозами.
Он так громко расхохотался, что Мерседес поморщилась.
– Нет, конечно. Хотя мои вакеро хоть и не боги-громовержцы, но большие искусники…
Лусеро тут же направился к всадникам и о чем-то распорядился.
Мерседес подозвала к себе Розалию. Буффон неотступно следовал за девочкой. Вся троица наблюдала, как Лусеро взобрался на коня. Кавалькада покинула речной берег и обступила заросли с флангов.
Мужчины забросили свои лассо и обхватили петлей чудовищные колючие стволы у самого корневища. Веревки врезались в жесткую кожу кактусов, неуязвимые для их грозных игл. Закрепив лассо на седлах, всадники стеганули лошадей и вытащили из земли гигантские растения вместе с корнями.
– Смотри! Папа управился с кактусами быстрее, чем мы!
Розалия была в восторге. Крики вакеро, ржание лошадей, взметающих копытами облака пыли, сливались вместе в один общий радостный шум.
Буффон с лаем гнался за разлапистыми корневищами, похожими на громадных пауков, довольный новой для него игрой. Мерседес и Розалия смеялись, видя, как он совершает головокружительные прыжки, пытаясь схватить зубами ящериц и крохотных грызунов, внезапно лишившихся своего убежища под корнями и в панике разбегающихся.
За несколько часов всадники расчистили канал на длину в пятьдесят ярдов. Хуан определил направление, и пеоны с лопатами двинулись двумя шеренгами, углубляя выемку в разрыхленной земле. Вакеро сделали за неполный день больше, чем пеоны за неделю, трудясь от восхода до заката. Стало ясно, что к исходу следующего дня путь для воды будет проложен.
В этот вечер все вернулись в дом измученными, грязными, наглотавшимися пыли. Всем было не до разговоров, всем, кроме Розалии, которая болтала без умолку и поведала отцу о своих занятиях с падре:
– Святой отец иногда ругает меня, но он такой умный. Я уже запомнила алфавит. Он говорит, что скоро я смогу даже писать буквы.
Николас с любопытством поглядывал на молчаливую Мерседес.
– Я убедила падре, что твоя дочь будет учиться прилежнее тебя, – наконец произнесла она без всякой издевки, а просто констатируя факт.
– Я поражен, что старый осел… – Ник тут же осекся и поправил себя: – что наш старый мудрец согласился учить ребенка.
«К тому же ребенка Лусеро!» – подумал он.
Розалия вмешалась в разговор:
– Святой отец сказал, что я его крест, который он должен нести на старости лет, и еще сказал, что ты был очень злым и испорченным ребенком в детстве.
