– Я распорядилась, чтобы починили дверь, – ограничилась она кратким объяснением.
– Но ты ее не заперла. Таким образом, наблюдается хоть и небольшой, но прогресс.
Николас шагнул в комнату.
– Я только что заходила к Розалии, – сообщила Мерседес, нервно смачивая языком пересохшие губы. – Ей очень понравилась сказка, которую ты ей читал.
– Скоро она сама научится читать. Но, по-моему, сейчас не время беседовать о сказках.
Желание исходило от него горячими, опаляющими ее волнами.
– Ты прав, – согласилась она. – Наша жизнь в браке не похожа на сказку, если только не вспомнить «Красавицу и Чудовище».
– А кто из нас кто? – усмехнулся он.
Подойдя, Ник ухватил ее за руку и легко потянул на себя, вынуждая подняться.
– Пора в постель, Мерседес.
Затем, к величайшей ее досаде и изумлению, он повернулся и самоуверенной походкой зашагал обратно в свою спальню, словно ожидая, что она засеменит вслед за ним, как послушная собачонка.
– Ты, кажется, уверен, что я последую за тобой по пятам? – холодно сказала Мерседес, на самом деле подавляя в себе порыв кинуться к нему, сорвать с его широких плеч почему-то кажущийся неуместным элегантный ночной халат.
Он задержался в проеме двери, обернулся к ней:
– Я не собираюсь еженощно затаскивать тебя силком в постель, которую ты поклялась перед алтарем делить со мной. Я хочу тебя именно сейчас, и ты это знаешь. Я уже объяснил, что положено, по поводу Сенси. Она не интересует меня ни в малейшей степени, и я впредь не намерен тратить на нее свои силы.
– И на меня тоже, – подхватила она с презрительной иронией, возмущенная его грубой откровенностью, а главное, чрезмерным мужским самодовольством.
Он усмехнулся, как заправский обольститель.
– О нет! Я собираюсь как следует потрудиться над тобой… и ради тебя израсходоваться без остатка. И это, надеюсь, будет не пустая трата. Иди сюда, – произнес он повелительно.
Мерседес покорно перешагнула порог спальни и скинула на ходу свой халатик.
На протяжении следующих нескольких месяцев они представляли собой образцовую супружескую пару, проводя дни в совместных трудах. Он занимался стадами, она – посевами, которые росли дружно благодаря оросительным каналам. Оба они уделяли внимание Розалии. Мерседес возилась с девочкой в знойный полуденный час, он – по вечерам. Девочка оказалась на редкость смышленой и за шесть недель освоила грамоту. За столом хозяин и хозяйка обычно обсуждали домашние дела и вели беседы о политике, ничем не отличаясь от любых супругов-гасиендадо в стране.
Но когда наступала ночь и они удалялись в спальню, то с ними происходила метаморфоза. Ник превращался в яростного агрессора, заявляя о своих супружеских правах на ее тело, а она противостояла ему, оставаясь холодной, но только на поверхности.
Она воспринимала исполнение своих супружеских обязательств как должное, но твердо решила подавлять в себе любую вспышку ответного пламени и не позволять мужу управлять ее чувствами.
Он применял обходные маневры, иногда вводил ее в искушение невероятной нежностью и добротой, тратил многие часы, лаская и дразня ее тело, которое часто предательски свидетельствовало, как трудно было ей сдерживаться в его объятиях. Иной раз он в раздражении овладевал ею поспешно, без всякой предварительной ласки, потом отворачивался и засыпал, а она лежала рядом с ним, уставившись в темноту и страдая от неутихающей внутренней боли, вызванной неудовлетворенностью. А что касается боли душевной, то она была еще мучительней.
Мерседес проводила все ночи в его постели, так как он раз и навсегда настоял на этом. Какая-то часть ее сознания возмущалась подобным унизительным вторжением в ее личную жизнь, нарушением устоявшихся традиций в отношениях мужа и жены, принятых в их среде, – супруги должны иметь отдельные спальни. Все же коварное ощущение близости и тепла охватывало ее ночь от ночи с нарастающей силой, когда он прижимал ее к своему сильному телу. Под стук его сердца она засыпала.
Навязчивый голосок откуда-то из глубины сознания нашептывал ей, что раз он с ней, то, значит, не с Инносенсией. После досадной сцены в ванной комнате Мерседес не замечала, чтобы Лусеро уделял хоть малейшее внимание своей бывшей любовнице.
Вероятно, он попросту устал от общения с подобными женщинами, вдоволь насытившись ими на войне, причем там ему попадались более экзотические и поднаторевшие в своем ремесле экземпляры, чем глупая Инносенсия, выросшая в провинциальной глуши. Или, может, он действительно вожделеет свою собственную супругу? Разве не повторял он это неоднократно, правда, с присущей ему двусмысленно-издевательской интонацией? Могла ли быть эта склонность к шуткам и внешняя самоуверенность лишь щитом, которым он прикрывается… И что он прячет за щитом?
Время шло, а тревога ее нарастала. Только сам Лусеро мог внести умиротворение в ее смятенную душу… если она позволит ему это сделать. Научится ли она когда-нибудь верить своему мужу?
В один из ярких, прозрачных дней тонкий солнечный луч проник сквозь тяжелые бархатные занавески в комнату доньи Софии. Старая женщина слегка приободрилась с наступлением прохладной погоды. Она все чаще просила пересадить ее из кровати в кресло. И сейчас она, вытянув шею, прильнула к узкой щели между портьерами. Ей была видна часть патио с колодцем в дальнем конце. В тени фиговых деревьев появилась Мерседес. Навстречу ей, раздвинув низко нависшие ветви, вышел Лусеро.
Слезящиеся глаза старухи алчно сощурились, когда ее сын и невестка обнялись. Их поцелуй обжег донью Софию, как раскаленное железо. Она смотрела, не отрываясь, как он играет золотом ее волос, как их губы вновь и вновь сливаются вместе.
Загорелый, могучий, темноволосый, он выглядел божеством по контрасту с английской бледностью жены. Руки его ласкали Мерседес с такой привычной фамильярностью, что из уст доньи Софии вырвался сдавленный крик отвращения.
С удобной для наблюдения позиции старуха внимательно рассматривала контуры фигуры Мерседес. Ей показалось, что невестка весьма охотно участвует в бесстыдной игре, обвиваясь вокруг тела мужа, как лиана.
Но вот Лусеро резко отстранился, и она скрылась за деревьями. Он остался на месте. Самодовольная улыбка блуждала по его красивому лицу. Дьявольское лицо! Такое же, как у его отца. Но лицо ли это ее сына?
– По всей видимости, он скоро ее обрюхатит, если она уже не носит в себе его ребенка, – пробормотала старуха и утомленно откинулась на спинку кресла.
Со злорадством она подумала, что неплохо послать весточку об этом Ансельмо прямиком в ад.
«Ты взвоешь там, старикан, в своем котле с кипящей смолой, когда ублюдок, рожденный от твоего ублюдка, наложит лапу на Гран-Сангре!»
Ее смех едва слышно прошелестел в тишине сумрачной комнаты.
