– Вряд ли вы так поступите, сеньор. Выстрел разбудит гостей, и они начнут задавать нежелательные вопросы.
Говоря это, Ник осторожно перемещал руку по столешнице к массивному хрустальному пресс-папье. У него был только один шанс, и он намерен был им воспользоваться.
Старый Варгас горестно потряс головой:
– Сначала я принял тебя за простого воришку. Жаль, что это не так.
Он поднял дуло пистолета на уровень груди Фортунато.
В наступившую тишину ворвался голос Мерседес:
– Не смей!
Она перехватила руку старика, подкравшись из-за спины. Он боролся с ней, вырывался, но Мерседес цепко держала его.
Ник кинулся к ней на помощь, но тут прозвучал выстрел, и пуля вошла в чью-то плоть. «О Боже! Только не Мерседес!»
Старый человек, сгибая колени, опускался на ковер, а Мерседес возвышалась над ним, победившая, но далеко не торжествующая.
Она смотрела в его мертвеющие глаза, видела кровавое пятно, расплывающееся по рубашке.
– О Матерь Божья! Она меня не простит. Я совершила убийство, смертный грех… ради предателя и шпиона хуаристов.
– Он убил сам себя в борьбе. Это был случайный выстрел, – торопливо объяснял ей Ник, но она, слушая его и глядя на него широко раскрытыми глазами, была словно неживая. Дар речи вернулся к ней не сразу.
– Что тебе понадобилось здесь, Лусеро? Шпионить, красть, совершать преступления в доме, где тебе оказали гостеприимство?
Никакая любовь к мужчине не могла избавить от презрения к его позору.
– Что ты делаешь? – воскликнула она в отчаянии, увидев, что он схватил драгоценный золотой нож для разрезания бумаг, украшенную бриллиантами чернильницу, еще что-то, и все это рассовал по карманам.
– Пусть думают, что здесь побывал взломщик. Дон Варгас как раз намеревался пристрелить меня, как заурядного воришку.
Подобрав с пола револьвер, Ник толкнул Мерседес к выходу. В доме уже поднялась паника. Выстрел в кабинете разбудил и гостей. Но супружеской паре хватило нескольких секунд, чтобы добраться до своей спальни и рухнуть, еще не отдышавшись, под роскошные покрывала.
– Раздевайся, быстро! И неси свою одежду в гардеробную, – приказал он.
Сам Ник проскользнул на веранду и, завернув украденные вещи в тряпку, спрятал под сучьями плотоядно разросшихся бугенвиллей.
Он застал Мерседес уже раздетой, дрожащей от ужаса, возмущения, ожидающей от него немедленных объяснений, но стук в дверь охранников заставил все непроизнесенные слова замереть на ее устах.
Кто-то уже обнаружил тело дона Энкарнасиона, и теперь весь дворец, а чуть позже и все поместье превратятся в место для допросов, а может быть, и пыток.
Балконные стекла задрожали от ударов, а входная дверь едва не вылетела из петель. Личная армия Варгаса делала свою работу.
– Какого черта вы к нам ломитесь? – воскликнул Ник.
– Тысяча извинений, дон Лусеро. Грабители проникли в дом… Мне приказано убедиться, что никто из гостей не подвергся нападению.
– Как видишь, дружище, мы в полном порядке, – заявил Николас, впуская в спальню настороженного, вооруженного до зубов слугу. Его тревожило, что Мерседес может выдать свои чувства, но она застыла под шелковым покрывалом, как каменная.
Шаги, сопровождаемые гулким многоголосым эхом, затихли в коридоре. Николас повернулся к ней и встретил ее взгляд. Лучше б было ему не видеть ее обвиняющих глаз.
– Почему? – едва слышно прошептала она, потому что голос отказал ей.
Мерседес загораживалась от него тонкой шелковой преградой, укрывшись простыней до подбородка, но теперь этот шелк был тверже любых стальных лат.
Он потянулся к ней, но тут же из-под покрывала выпростались маленькие, твердо сжатые кулачки, и с этим оружием ему было нелегко совладать. Ник все-таки посмел погладить нежно ее волосы и встретил отчужденный, холодный взгляд. Конечно, у них сейчас не было времени для ссоры и выяснения отношений, но как он желал открыть ей всю правду! Как эта правда могла ему помочь в дальнейшем опасном пути в неизвестность!
Слова, которые он начал произносить, давались ему с трудом:
– Я долго воевал с хуаристами. Я убил их множество… Но за одним павшим вырастал другой. И не с солдатами я воевал, а со стариками и мальчиками, вооруженными мачете… Если б понадобилось, они воевали бы и голыми руками. Неважно, сколько их пало в бою, за павшими вставали новые шеренги. Я был не воином, не солдатом, я стал мясником.
– Но этими людьми руководит шайка безбожников. Ты не знаешь, как они поступили с церковными землями…
– Не думаю, что Хуарес и его сподвижники выступили против Бога…
– Они конфисковали владения церкви!
– Чтобы дать пеонам хоть по клочку земли. Но это лишь благое намерение, которое никогда не осуществится. Церковь не выпустит землю из рук, а она владеет чуть ли не половиной всех плодородных земель в стране. Даже если часть из них государство пустит в продажу, то кто же их купит – эти земли… даже по самой низкой цене? Опять же не пеоны, у которых нет ни гроша, а все те же гасиендадо. И не обольщай себя надеждой, что сторонники императора вернут конфискованные владения монастырям. Нет, они оставят их себе. Я слышал, какие замыслы лелеют дон Энкарнасион и заговорщики. Их не заботит ни церковь, ни судьба Мексики, ни несчастный Максимилиан. Они пекутся лишь о сохранении своих несметных богатств. Они планируют покончить с Хуаресом и расколоть республиканский лагерь на враждующие группировки, ввергнуть страну в кровопролитный хаос, а затем провозгласить северные штаты Мексики своим отдельным маленьким королевством.
Она с ужасом внимала ему.
– Такого не может быть. Люди столь высокого положения предают своего императора, свою нацию? – Мерседес решительно покачала головой. – Я не могу поверить, что они еще подлее, чем дикий сброд, который грабит и убивает по всей Мексике якобы во имя торжества республики. Хуаристы – это бандиты, головорезы, подонки, грабящие путников, сжигающие гасиенды и насилующие невинных женщин.
Ник чуть не задохнулся в приступе смеха, вскочил и принялся расхаживать по комнате, словно дикое хищное животное.
– Ты думаешь, имперские наемники лучше? Или регулярные войска? Я служил и в армии, и в контргерилье. Везде одно и то же! Только солдаты лучше вооружены и одеты в красивую форму. Но кровью и грязью запачканы все… все, кто в этой войне участвует!
Черты его лица обострились. В ярости он даже заскрипел зубами. Вид его был страшен.
– Я видел, как офицеры – по рождению благородные креолы, захватив город, отдавали его на разграбление своим остервенелым солдатам. Этот жирный французский боров – Базен еще более кровожаден, чем Аттила! Он освободил из-под ареста и даже наградил Леонардо Маркеса. А ты знаешь, что делал генерал Маркес? Ты слышала о Маркесе, Мерседес? Нет? Он использовал живых младенцев для отработки штыковых ударов.
