— Мы поговорим об этом позже, — проговорил он; — После сражения с твоим отцом.
Девушка ждала, что в ответ на ее пылкое признание возлюбленный произнесет слова любви, откроет свое сердце, как это сделала она, но он в очередной раз обманул ее надежду. Кто поймет этого невыносимого гордеца? Похоже, Лали никогда не сумеет добиться его любви, ведь Антонио стремится к ней, подчиняясь лишь желанию плоти, а не стремлению души.
— Если ты сейчас не ответишь мне, то уже не ответишь никогда.
Его взгляд стал жестким.
— Это твое решение?
— Да.
Сжав кулаки, Антонио отступил на шаг.
— Тогда уходи.
Скрывая слезы, девушка отвернулась, схватила лежавший на ковре чепец и принялась трясущимися руками прятать под него волосы.
67
Полог в шатер слегка приподнялся.
— Прошу прощения, — произнес Филиппе, окинув скользящим взглядом своего брата и его гостью. — Кажется, сюда идет епископ Строцци.
Лали расширившимися от ужаса глазами уставилась на старшего Карриоццо. Ей прекрасно было известно, что ждало женщину, осмелившуюся остаться наедине с мужчиной. Там, в Стамбуле. А в Парме?
— Задержи его, если сможешь, — сухо приказал Антонио брату.
Когда Филиппо исчез, Антонио быстро надел непослушный чепец на голову Лали, потом схватил кинжал и, вонзив его в плотную ткань палатки, прорезал узкую щель у самой земли. Выглянув наружу, он убедился, что поблизости никого нет, и протянул к Лали руку:
— Быстрее. Тебя не должны застать у меня.
Девушка опустилась на колени, чтобы выскользнуть из палатки, но не удержалась, чтобы не взглянуть на Карриоццо. И встретила его взгляд, полный нежности и желания, который он мгновенно скрыл.
— Антонио…
— Лали, твоя честь и честь твоего отца не должны пострадать из-за глупого безрассудства, которое управляет твоими поступками, — проворчал он и слегка подтолкнул ее.
— Ответь мне честно — ты меня любишь?
— Любовь — это сказки для юных девушек, — фыркнул он, прислушиваясь к звукам, доносящимися снаружи… — Тебе пора повзрослеть.
«Что-то умерло в ее глазах, или мне показалось? — подумал Антонио, чувствуя себя в эту минуту ничтожнейшим из подлецов. — Но я не могу поступить иначе. Если признаюсь в любви — она останется здесь, и тогда мне придется сражаться с ее отцом, который не простит поругания чести Бельфлеров».
— Прощай, Антонио, — чеканя слова, проговорила Лали. Подбородок у нее дрожал, слезы навернулись на глаза, но она справилась с собой и, нырнув в щель, исчезла.
Антонио быстро придвинул к прорези стул и опустился на него как раз в тот момент, когда в палатку вошел епископ.
— А где?.. — изумленно проговорил тот.
— Кого или что вы ожидали увидеть здесь? — холодно поинтересовался Антонио.
— Мне сообщили, что ты развлекаешься в обществе женщины, — пристальный взгляд епископа скользил по углам палатки.
«Похоже, за Лали кто-то проследил и донес служителю церкви».
— Разве это возбраняется? Я не давал обета целибата. С какой стати вы решили мне помешать? Ищете новых развлечений? — презрительно хмыкнул Карриоццо.
— Если бы речь шла о женщине свободных нравов, — епископ слегка поморщился, — я не стал бы нарушать твой отдых. Но мне доложили, что видели входящей в твою палатку дочь одного знатного синьора. Я должен наставить на путь истинный заблудшую овцу. Пока ее не съел волк.
Антонио едва устоял против соблазна ответить священнику при помощи кулаков.
— Уверяю вас, отец мой, что вы ошиблись. Я — не волк, а скорее — сторож. И с удовольствием помог бы вам в случае, если бы овечка забрела в мой шатер.
— Надеюсь на это, сын мой, — поджав губы, священник выскользнул из палатки.
«Если девчонка не образумится, то обязательно попадет в плохую историю. Епископ настроен против нее. Чем Лали могла так его разозлить?»
Филиппо вошел в шатер и сообщил, что пора готовиться к новому сражению. Перед тем как надеть доспехи, Антонио вытащил из маленькой шкатулки браслеты с колокольчиками, укрепленные на тонкой золотой цепи. Последние дни сражения он носил их на груди. Гул толпы и звон металла не мешали ему слышать нежное звучание колокольчиков, напоминающее пение девушки.
— Ты принадлежишь мне, Лали. И эти колокольчики — залог не расположения, а любви.
68
Гнев душил его, и все, на что он бросал взгляд, окрашивалось в красный цвет. Рыцарь даже не заметил прихода оруженосца.
— Я позабочусь о коне, синьор, — предложил юноша, протягивая руку к поводьям.
У Никколо чесались руки ударить оруженосца, но он сдержался.
— Я сам все сделаю. Иди на пир.
— Но…
— Оставь меня, — прогремел голос. Чувствуя, что улыбка хозяина превращается в злобную гримасу, юноша благоразумно исчез.
— Я не злюсь, — пытался уверить себя Никколо. — Я все равно окажусь победителем.
Возможно, он сумел бы успокоиться, но в это время в конюшню вошла его супруга.
— Ублюдок, — проговорила Доротея. — Что он возомнил о себе?
Никколо почувствовал сильное желание ударить жену, но, как всегда, пересилил себя. Доротея не должна догадаться о демонах, гнездящихся в его душе.
— Ты говоришь о Карриоццо? — равнодушно поинтересовался он.
— Кого же я еще могу назвать ублюдком?
— Меня, например.
— Ты прав. Отчего ты не вызвал его на бой? Ты должен был уничтожить мерзавца, бросить под копыта его же собственного коня, поставить на колени. Он должен был пожалеть о том, что вернулся! — воскликнула женщина.
Никколо ушел за лошадь, чтобы жена не увидела, как исказилось его лицо от душившей ярости.
— Ну, почему, почему он вернулся домой! Его приезд лишил возможности Доминику выйти замуж за наследника Карриоццо.
— Ничего. Для нее муж найдется и получше. Брат не оставит ее без приданого.
— И это говоришь ты? Да еще после того, как уже чувствовал себя хозяином Карриоццо? Филиппо был у нас в руках, Доминика из него веревки вила! А серебряные рудники! Теперь они достанутся турецкой шлюхе! Мерзавец умудрился не только вернуться сам, но и притащил сюда дочь Людовико. А ты остался ни с чем!
— Пошла вон! — рявкнул Никколо, багровея от гнева.
— Придется мне самой исправлять ситуацию. Его преосвященство поможет мне в этом. Во всяком случае, он — мужчина, а не… — усмехнувшись в лицо супруга, Доротея вихрем вылетела из конюшни, сообразив, что играть с огнем опасно.
