– Это она так тебе сказала, – раздался девичий голос. Обернувшись на него, Уэллс увидел Кендалл, которая смотрела на него со смесью разочарования и жалости. – Но у нас нет никаких доказательств, что она не соврала, верно? – По выражению ее лица было ясно, что она считает, будто Уэллс играет какую-то роль.
– Просто скажи, это ты ее отпустил? – ощерился Грэхем.
– Да, – спокойным голосом сказал Уэллс, – я. Так было надо. Она ничего не знает об Октавии, и мы ничего не выиграли бы, держа ее в плену. Нельзя лишать людей свободы без всякой причины.
– Ты это серьезно? – Антонио с недоверием уставился на Уэллса. Его обычно веселое лицо исказилось яростью; стоя в окружении ребят, он яростно жестикулировал. – Можно подумать, у твоего отца были серьезные причины, чтобы лишить свободы любого из нас.
– И что, даже если и не было? – повысил голос Уэллс. – Мы должны теперь повторять его ошибки? У нас есть шанс что-то изменить. Сделать лучше.
– Завязывай с этим дерьмом, – фыркнул Грэхем. – Все мы тут знаем, что «лучше» ты сделал только своей шлюхе мутировавшей, наземнице этой.
Ярость, которую Уэллс до сих пор с таким трудом сдерживал, вскипела в груди, он сжал кулаки и замахнулся. Но, прежде чем он успел вбить в глотку этому подонку его мерзкую ухмылку, Эрик и еще один парень с Аркадии завернули ему руки за спину.
– Не трожь его, Уэллс, – крикнул Эрик.
– Видали? – Явно обрадованный Грэхем повернулся к остальным. – Все видели? Думаю, теперь всем ясно, за кого он.
Уэллсу стало больно, но не от слов Грэхема, а от того, что он увидел на лицах ребят. Большинство из них уставилось на него с таким отвращением, словно верило каждому слову Грэхема. Губы Кендалл дрожали. Лицо Эрика покраснело от разочарования. Антонио свирепо смотрел на него. Уэллс заозирался в поисках Кларк, но потом вспомнил, что она ушла. Он, Уэллс, поступал правильно. Почему никто этого не видит?
«А может, ты вовсе и не прав», – пропищал предательский голосок где-то в глубине его сознания. Как-никак, Уэллс знал, что даже величайшие лидеры способны ошибаться.
* * *
Как только полковник прошел мимо подразделения Уэллса, тот вздохнул и расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Ему не потребовалось много времени, чтобы осознать: униформа, которой он так восхищался в детстве, на практике оказалась до нелепого неудобной. То, что ее когда-то носили земные военные, вовсе не значило, будто в космосе нужно делать то же самое.
– Ого, зацените! Кое-кто устав нарушает, – язвительно сказал один из его однокашников-курсантов. – Разве ты не знаешь, что бывает с офицерами, которые одеты не по форме?
Уэллс не обратил на него никакого внимания. Тренировки на Уолдене, казалось, наполняли курсантов энергией, и лишь он чувствовал себя измотанным. Дело было не в физических упражнениях – ему нравилось наматывать круги по гравитационной площадке и выходить на спарринг во время учений. Тошнило от другого: от тренировочных проверочных рейдов по жилым блокам и выборочных допросов клиентов Обменника. Неужели он должен видеть в каждом на корабле потенциального преступника?
– Смирно! – рявкнул, стоя перед строем, полковник.
Уэллс автоматически развернул плечи и вздернул подбородок, застыв в той же позе, что и все остальные выстроившиеся в коридоре курсанты.
– Вольно, полковник, – раздался голос Канцлера. – Я здесь не с инспекцией. – Глаза Уэллса были устремлены вперед, и только вперед, но он кожей чувствовал отцовский взгляд. – И тут вам повезло, учитывая, как выглядят некоторые курсанты. – Уэллс вознегодовал про себя, потому что знал, о чем говорит Канцлер.
– Сэр, – понизил голос полковник, – кто вас сегодня охраняет?
– Я тут неофициально, поэтому без охраны.
Уэллс рискнул покоситься на голоса и увидел, что Канцлер действительно один; это большая редкость для высокопоставленного чиновника, явившегося на Уолден. Обычно члены Совета приходят сюда в обществе как минимум двоих охранников.
– Могу ли я в таком случае хотя бы отрядить для сопровождения нескольких курсантов? – еще сильнее понижая голос, продолжил полковник. – На Аркадии сегодня утром снова произошел один инцидент, и я полагаю…
– Спасибо, но со мной и так все будет в порядке. – Тон, которым говорил отец, недвусмысленно указывал на завершение дискуссии. – Всего доброго, полковник.
– Всего доброго, сэр.
Когда звук шагов Канцлера стих за углом, полковник отпустил курсантов, приказав ускоренным маршем вернуться на Уолден. Бегом марш! Курсанты бодрой трусцой двинулись по коридору, а Уэллс наклонился, делая вид, что завязывает шнурок ботинка. Когда стало ясно, что никто на него не смотрит, он направился вслед за отцом. Тот явно что-то скрывал, и Уэллс собирался выяснить, что именно. Сегодня.
Заметив впереди сворачивающего за угол Канцлера, Уэллс сбавил ход – и увидел нечто совершенно неожиданное. Отец стоял у Стены Памяти. Этот участок коридора в самой старой части Уолдена уже столетия служил мемориалом всех умерших Колонии. Первые имена, по большей части, были вырезаны вручную ножами. Родные и друзья покойных сделали надписи в память о тех, кто был им дорог. Но время шло, на стене появлялись все новые и новые имена, и свободного места оставалось все меньше. Сейчас стена была исписана так тесно, что разобрать что-либо казалось почти невозможным.
Уэллс не имел представления, что могло тут понадобиться отцу. Насколько юноша мог припомнить, тот бывал у Стены лишь во время официальных церемоний, отдавая дань умершим членам Совета, но никогда не приходил сюда в одиночестве.
Канцлер протянул руку и провел пальцами по одной из надписей, следуя за контуром начертанных букв. Его плечи опустились, а сам он излучал глубокую печаль. Уэллс никогда прежде не видел отца таким.
Щели Уэллса запылали. Тут происходило что-то очень личное, и его вторжение казалось абсолютно неуместным. Но, когда он, изо всех сил стараясь не нашуметь, развернулся, чтобы уйти, отец вдруг заговорил:
– Я знаю, что ты здесь, Уэллс.
Дыхание перехватило, и Уэллс застыл на месте.
– Прости, – сказал он, – я не должен был за тобой следить.
Канцлер обернулся; к удивлению Уэллса, он не выглядел ни рассерженным, ни даже опечаленным.
– Все нормально, – сказал он со вздохом, – в любом случае, пора рассказать тебе всю правду.
Уэллс почувствовал, как по коже пробежал озноб.
– Всю правду о чем?
– Мне нелегко об этом говорить, – начал отец с легкой дрожью в голосе. Он откашлялся и продолжил: – Давно, задолго до твоего рождения, еще до того, как я встретил твою маму, я был влюблен… влюблен в женщину с Уолдена.
Уэллс в оцепенении уставился на отца. Он не был уверен, слышал ли раньше от отца хотя бы само слово «любовь». Канцлер неизменно был так бесстрастен, так поглощен работой, что в этом просто не возникало надобности. Но теперь боль в глазах отца убеждала Уэллса, что тот совершенно серьезен. Прерывающимся голосом Канцлер рассказал, как, будучи молоденьким охранником, во время патрулирования познакомился с девушкой. Они начали встречаться и полюбили друг друга. Ему пришлось таиться от друзей и семьи, ведь все были бы шокированы его чувствами к уолденке.
