Я противоречу ему, но довольно вяло, потому что внутренне согласна с ним. Не нравится только, как он излагает, чересчур приземленно, на мой взгляд.
— Боятся чего-то не достичь или что-то потерять. А вот Аякс… Скажи, чего ему бояться? Достижения ему на фиг не нужны, терять нечего, кроме пустых бутылок из заначки, а?
— Как знать, — не сдается Костя, — может, достижения ему не нужны только оттого, что в свое время боялся не достичь, да и рукой махнул, ладно, мол, к черту все! И живет теперь бомжуя. А знаешь, чего ты боишься?
— Знаю! — затыкаю ему рот. — Можешь не рассказывать!
— Нет, все-таки! — настаивает он, и я решаю сказать ему правду, чтобы отвязался он от меня раз и навсегда и не приставал больше с такими вопросами.
— Больше всего я боюсь бояться, оттого и лезу, бывает, очертя голову куда совсем не надо бы. Просто доказываю себе собственное бесстрашие. Вот так!
Константин похлопал на меня глазами и отвернулся, переваривая услышанное. Ну и ради бога! Утомил меня его припадок умствования, случившийся на почве безделья.
Мы приехали на место не спеша и не скрываясь — пересекли центр города и остановились у дверей центра нетрадиционной медицины. Но они оказались заперты, несмотря на непозднее время. Неподалеку, правда, стояла на приколе ухоженная «Волга», но это еще не говорило за то, что ее хозяева находятся на месте — внутри центра.
— Что делать?
Растерянный Константин делается удивительно трогательным, и его хочется приласкать, как ребенка.
— Ждать! — ответила и показала на «Волгу», оставив ласку на потом.
И вот минут сорок уже глупо стоим у закрытых дверей и лениво перебрасываемся короткими фразами. А что, позвольте спросить, еще делать, если я с ног валюсь от усталости! В таком состоянии в машине не посидишь, надо двигаться!
Ах какая жалость, что нет у меня с собой гадальных костей!
— Может, имеет смысл постращать Салазарова?
Костя, видя мое состояние, упорно пытается взбодрить меня разговором, больше нечем ему сейчас. Я благодарна.
— Ты наверняка знаешь, чего он боится больше всего.
— Знаю, да, но не знаю, как это называется. А знает баба Яга, то есть Рита. Она может быть еще там, — я показываю на дверь, — если машина ее здесь. Как будет выходить, откроет дверь, нужно будет впихнуть ее обратно и спросить название этого.
— Впихнем! — обещает Константин.
— Спросим! — заверяю я.
И мы опять продолжаем изображать влюбленную парочку, почему-то мающуюся от безделья у входных дверей центра бабы Риты.
Нет, все-таки какая жалость, что гадальные кости остались в моей машине! Последний раз выпадало сочетание «3+16+30» и значило оно: «Хлопоты, доставленные вам и доставляемые вами, будут пустыми без откровения оракула, которое надо заслужить, употребив искусство дипломатии для достижения силы слова — ключа к его вещим устам».
Это было, бог ты мой, да сегодня утром! Вроде бы сто лет прошло, надо же!
А ведь я теперь, пожалуй, понимаю его смысл. Если оракул — баба Рита, а его откровение — имя того, кого побаивается Салазаров, то все сходится! Хитростью и давлением можно добиться от нее имени и, зная его, столкнуть лбами всех участников этой заварухи. А не зная этого боярина, мы хлопочем впустую, так и придется в подполье жить или уезжать из Тарасова навсегда.
Хотя с Салазаровым мы вопрос уже решили, так и не познакомившись с ним лично. Не простят ему отморозки вызванных нами ментов! Не помилуют, или я жизни не знаю! Не простят и нам с Константином сегодняшней бойни. И Горчаков не отвяжется от меня ни сам по себе, ни как-то по-иному, пока существует где-то в верхах влиятельный для милиции боярин, которому я тоже поперек глотки встала, накопав компромата на Салазарова.
Ох, елкины зеленые души, впору Ведьме молиться начинать!
— Таня! — Костя сжал пальцами мои плечи, смотрит на двери округлившимися глазами. — Очнись!
Теперь и я услышала — шорох какой-то внутри, движение.
Константин отодвинул меня в сторону, подался вперед. Дождался, когда после щелканья замка распахнулась створка, и пошел напролом, как грудью на амбразуру, рыча негромко:
— Стоять всем! Интерпол! Полиция нравов!
Черт побери, почему не дети лейтенанта Шмидта?
Первым делом я заперла дверь изнутри и поменялась с Костей местами. Он в дверях поместился, как отощавший и переодевшийся в цивильное Моргунов из «Кавказской пленницы».
Хорош у меня страж! И грозен, и суров, и по-мужски красив. Целительницы с него глаз не сводят, испуганных и удивленных. Три очень милые дамы, чуть старше меня. Так, два больших дорожных чемодана на полу. Сзади всех — глава компании — баба Рита в скромном, но ладном демисезонном пальто. Уж не в дорогу ли собралась, чудотворица!
— В чем дело?
Эту Константин не интересует, эта на меня вызверилась из-под густых бровей. Ох, как важно сразу взять правильный тон!
— Вы ошибаетесь в оценке ситуации!
Мой палец смотрит ей между глаз, и она расслабленной, направленной в мою сторону ладошкой делает легкое крестообразное движение — создает защиту от возможного энергопотока с кончика моего пальца. Знакомые игры, и, похоже, она всерьез ими увлечена. Надо быть осторожней в жестах.
— И оттого ошибаетесь в выборе действий! Они приведут к событиям непредвиденным и нежелательным!
Надеюсь, что говорю с ней на ее языке. Вперед!
Я иду прямо на ее подручниц, и они расступаются передо мной. Встаю напротив — глаза в глаза. Две ведьмы — старая и молодая — испытывают друг друга взглядами.
А ведь мы с ней похожи. Не верой, не характерами или внешностью, нет! Внутренней силой. Степенью целеустремленности, на что бы она ни была направляема. И «баба» тоже чувствует это, глаза ее делаются не такими враждебными, как вначале.
— Совершаемые вами в данный момент действия приведут к событиям непредвиденным и нежелательным для вас, — говорю я уже и мягче и тише.
А ведь она еще ни слова не проронила!
— Пойдем, дочка, — переводит она взгляд на мой лоб, подбородок, — потолкуем.
И ведет меня по ковровой дорожке к своему кабинету. Оглядывается в дверях.
— Ждите! — командует подручницам тихим голосом.
Жаль, и Константину придется теперь топтаться в коридоре. А его присутствие меня бы поддержало.
Кабинет выглядел точно так же, как и вчера, только иконы и креста на столе не было.
Она, мягко взяв меня за руки, усадила на стул и сама села по другую сторону стола, расстегнулась, облокотилась на него.
— Ты очень недоброжелательно настроена! — Это утверждение прозвучало уж совсем по-матерински, можно сказать, с любовью.
