Уокер взглянул в сторону открытой двери и увидел стоящего в коридоре Харпера, рабочего с нефтеперегонного завода, ставшего солдатом. Когда Петер был убит, Харпер стал учеником Дженкинса. Теперь он смотрел на завтрак Уокера, буквально обливаясь слюной.
— Угощайся! — крикнул ему Уокер и махнул в сторону исходящей паром тарелки.
Харпер изумленно поднял на него глаза, но больше ни секунды не колебался. Прислонив винтовку к стене, он уселся возле двери и жадно принялся за еду.
Дженкинс неодобрительно хмыкнул, но промолчал.
— Так вот, видишь это? — Уокер показал на рабочий стол, где лежали детали небольшой переносной рации, соединенные так, чтобы каждую можно было проверить отдельно. — Тут есть постоянный источник питания. — Он постучал по трансформатору, подсоединенному в обход батареи. — И динамик работает. — Он нажал кнопку передачи, послышался щелчок и шипение статики из динамика. — Но она ничего не принимает. Потому что они ничего не говорят. Я держал ее включенной всю ночь, а сплю я чутко.
Дженкинс уставился на Уокера.
— Я бы услышал, — подтвердил тот. — Они не разговаривали.
Дженкинс сжал кулак, потом потер лицо другой рукой. Постоял с закрытыми глазами, упираясь лбом в ладонь, потом устало спросил:
— Как думаешь, может, что-то повредилось, когда ты ее разломал?
— Разобрал, — со вздохом возразил Уокер. — Я ее не ломал.
Дженкинс взглянул на потолок и разжал кулак.
— Значит, ты думаешь, что они ими больше не пользуются, так? Полагаешь, они узнали, что у нас тоже есть рация? Клянусь, тот проклятый священник, которого они прислали, был шпионом. С тех пор, как мы его впустили, чтобы провести похороны, все начало разваливаться.
— Я не знаю, что они делают, — ответил Уокер. — Думаю, они и сейчас пользуются рациями, только каким-то образом исключили из радиообмена нашу. Смотри, я сделал другую антенну, более мощную.
Он показал на провода, змеящиеся от рабочего стола и обмотанные вокруг стальной балки под потолком.
Дженкинс взглянул на провода, затем резко повернул голову к двери. Из коридора опять донеслись крики. Харпер на секунду перестал есть и прислушался. Но только на секунду. Затем он снова зачерпнул ложкой кукурузную кашу.
— Мне нужно лишь знать, когда я опять смогу их слушать. — Дженкинс постучал пальцем по столу, потом взял винтовку. — Мы уже почти неделю отстреливаемся вслепую. Мне нужен результат, а не лекции по всему этому… — Он ткнул пальцем в стол Уокера, — всему этому колдовству.
Уокер плюхнулся на свой любимый стул и уставился на бесчисленные платы, некогда плотно набитые в тесный корпус рации.
— Это не колдовство. Это электротехника. — Он показал на две платы, соединенные проводами, которые он удлинил и перепаял, чтобы внимательнее проанализировать каждую деталь. — Я знаю, для чего нужна большая часть из них, но не забывай, что о таких устройствах, как рации, ничего не известно. Во всяком случае, за пределами Ай-Ти. И пока я с ними разбираюсь, мне приходится теоретизировать.
Дженкинс потер нос.
— Просто дай мне знать, когда у тебя что-то получится. Вся остальная твоя работа может подождать. Рация — единственное, что сейчас важно. Все понял?
Уокер кивнул. Дженкинс повернулся и рявкнул на Харпера, чтобы тот поднимал задницу с пола.
Их ботинки снова подхватили ритм музыки войны.
Оставшись в одиночестве, старик уставился на рацию, разложенную на рабочем столе. Зеленые огоньки на ее таинственных платах дразняще перемигивались. Рука сама потянулась к увеличительным линзам, она привычно делала это уже десятилетиями, хотя на самом деле хотелось Уокеру лишь одного: заползти обратно в постель, завернуться в кокон из одеял и исчезнуть.
Он подумал, что ему нужна помощь. Обвел взглядом все, что ждало очереди на починку, и, как всегда, вспомнил о Скотти. О его молодом ученике, отправившемся работать в Ай-Ти, туда, где механики уже не могли его защитить. Был некий отрезок времени, ныне растворившийся в прошлом, когда Уокер чувствовал себя счастливым человеком. Тогда его жизни следовало бы закончиться, чтобы избавить его от будущих страданий. Но он пережил то недолгое блаженство, а теперь едва мог его вспомнить. Он уже не мог представить, что испытываешь, просыпаясь и предвкушая новый день, а в конце этого дня удовлетворенно засыпая.
Остались только страх и ужас. И сожаление.
Он все это начал, весь этот шум и насилие. Уокер не сомневался: вся пролившаяся кровь была на его иссохших руках. Каждая скатившаяся слеза была из-за его поступка. Никто этого не говорил, но он чувствовал, что все так думают. Краткое послание в отдел снабжения, одна услуга Джульетте — всего лишь шанс для нее уйти с достоинством, возможность проверить ее безумную и ужасную гипотезу, — и за этим последовал каскад ужасных событий, взрыв гнева, бессмысленные убийства.
«Оно того не стоило», — решил Уокер. Такой итог бывает всегда: оно того не стоит. Ничто уже, похоже, того не стоит.
Он склонился над столом и занял свои старые руки делом. Это была его работа, и он занимался ею всегда. Он уже не мог от нее сбежать, не мог остановить эти пальцы с тонкой, как бумага, кожей, эти ладони, прочерченные глубокими линиями. Уокер проследил эти линии до костлявых запястий, где слабые тонкие вены были похожи на заглубленные провода с синей изоляцией.
Один надрез, и он сможет увидеть Скотти, увидеть Джульетту.
Какое искушение.
Особенно потому, решил Уокер, что где бы ни находились его старые друзья (и не важно, правду ли говорили священники или несли откровенную чушь), они сейчас были в гораздо лучшем месте, чем он сам…
56
Бункер 17
Тоненькая медная проволочка торчала под прямым углом к остальным — примерно так, как от большой лестницы отходит площадка. Когда Джульетта обхватила концы проводов и принялась их сращивать, эта торчащая колючка вонзилась ей в палец, ужалив, как сердитое насекомое.
Джульетта выругалась и потрясла рукой. Она едва не уронила другой конец провода, который пролетел бы несколько этажей.
Джульетта вытерла набухающую капельку крови о серый комбинезон, закончила сращивать концы и закрепила провод на перилах. Она все еще не представляла, как он мог лопнуть, но создавалось впечатление, что в этом проклятом обветшалом бункере разрушается буквально все. И не в последнюю очередь — ее чувства.
Она высунулась далеко за перила и положила ладонь на переплетение кабелей и труб, закрепленных на бетонной стене лестничного колодца. Она пыталась рукой, окоченевшей от холодного воздуха глубины, ощутить вибрацию воды, поднимающейся по трубе.
— Есть что-нибудь? — крикнула она вниз Соло.
Кажется, пластиковая труба едва заметно завибрировала, но это мог быть и ее пульс.
