Берта и Джессика стояли у КПП, пытаясь втолковать охраннику, что их велено пропустить, когда от окна третьего этажа тюремной больницы отошел серый медицинский блок. Он поднялся вверх метров на сто и, всё набирая скорость, стал уходить дальше и дальше, превратившись через минуту в едва различимую точку, растаявшую в теплом сентябрьском воздухе над городом.
Берта заметила его первой, дернула Джессику за рукав. Та подняла голову, прищурилась. По лицу было не разобрать, о чем Джессика думала в этот момент, но вряд ли о чем-то хорошем…
– Можно не идти, – Джессика поморщилась. – Они его увезли.
– Живого? – напрямую спросила Берта.
– Относительно. Да, живого. Бертик, давай в Бурденко поедем, – попросила Джессика. – Может, хоть там эти простынки возьмут?
– Поедем, – согласно кивнула Берта, глядя в пустое небо. – Ты потом моих найти сумеешь?
– Наверное, – Джессика вяло пожала плечами. – Если посплю хоть сколько-то.
– Может быть, нам там разрешат поспать, – предположила Берта.
– Там – это где? – не поняла Джессика.
– Ну, в Бурденко. В коридоре где-нибудь. Я… я боюсь идти домой. – Берта прикусила губу. – И не хочу. Я не смогу.
– Поехали. – Джессика подняла сумку с простынями, Берта взяла мешок с их пожитками, которые отдали, когда отпускали из тюрьмы. Мешок был вроде бы не тяжелый, но Берте он сейчас казался просто неподъемным. – Берта, как думаешь, для Ри они врачей тоже дадут?
– Кто? Санкт-Рена? Так вроде бы сразу дали. Ему – сразу дали, это про Ита было сказано…
– Не надо, – попросила Джессика. – Прости. Я что-то плохо соображаю.
– Мотыльков надо забрать, – напомнила Берта. – По дороге заскочим к Томанову.
– Угу… – Джессика на секунду зажмурилась, потрясла головой. – Не получится там поспать, в госпитале, – сообразила она. – На Автозаводскую поедем, к ребятам. Ола говорит, комната маленькая, но поспим как-нибудь.
– Разберемся, – улыбнулась Берта.
Очень, очень трудно улыбаться, когда муж твоей лучшей подруги лежит в госпитале, в коме, из которой, по словам врачей, уже никогда не выйдет, а твой собственный муж…
Так, ладно.
«Если мы обе расклеимся, будет только хуже, – подумала Берта, пристраивая мешок за спиной. – Нельзя. Пока что нельзя. Может быть, потом. Как же хочется плакать. Джессике, наверное, тоже».
* * *
Ни Скрипач, ни Кир, ни Фэб так и не поняли, как же выглядит место, в которое они прилетели. Не до того было. Сначала блок пришвартовался к стене, точнее – к балкону, потом откуда-то появилось очень много врачей, и их троих оттеснили в сторону, а после и вовсе выгнали в соседнее с палатой помещение, как выяснилось, на обработку. Однако после обработки к Иту их не пустили, и они несколько неразличимых часов просидели в коридоре, едва ли не на полу, не имея никакой информации о том, что происходит. На шестом часу в коридор вышел, наконец, Илья – и они тут же заступили ему дорогу, не позволяя сделать и шага.
– Что? – хриплым голосом спросил Скрипач.
– Чего – «что»? – не понял Илья. – Остановили полностью, положили в «среду». Голова в порядке, успели. Мозг, правда, слегка поврежден, но…
– Как – поврежден? – Фэб расширившимися глазами смотрел на Илью. – Он же общался с нами, реакции были нормальными!..
– Ты мне договорить дашь? – раздраженно спросил Илья. – Поврежден из-за длительной гипоксии, но это-то как раз обратимо. Не надо паниковать по этому поводу раньше времени.
– А по какому поводу нужно паниковать? – нахмурился Кир.
– По всем остальным. Реакции нулевые. Клетки будут жить, пока находятся в «среде», но за семь часов мы не получили ни одного адекватного ответа. Что будет дальше, непонятно. Ждём. Консилиумы каждый час.
– Илья, что с рукой и ногой? – Фэб нахмурился. – Ампутировали?
– Нет, – Илья помрачнел. – Это, к сожалению, невозможно.
– Почему? – удивился Фэб.
– Да потому что они вот оба – метаморфы! – Илья раздраженно ткнул в Скрипача пальцем. – Предупреждать надо о таких вещах! Заранее! Единственный ответ, который мы получили – это попытку рывка в метаморфозную форму в самом начале вмешательства.
– Но у нас сняты сложные формы, – холодея, проговорил Скрипач.
– Ах, расскажите, цветы золотые, – хмыкнул Илья. – В тканях они у вас сняты. Но с костями, разрешу тебе напомнить, вы ничего не делали, потому что это было невозможно технически. Информацию по вам уже подняли, кроме того, тут до сих пор работает Волков, который эти формы и снимал. Дошло?
Скрипач кивнул. На секунду прикрыл глаза, глубоко вздохнул.
– Что будет дальше? – спросил он.
– Работать будем дальше, – Илья посерьезнел. – Завтра сюда еще один малый госпиталь приедет. Ну, не весь, половина состава. Вторая половина поедет сменной ко второй половине «Вереска», которая сейчас у Ри.
– Его тоже привезут сюда? – спросил Кир.
– Нет, – отрицательно покачал головой Илья. – Он нетранспортабелен в принципе. Там, как я понял, вообще без шансов. Мозг разрушен, даже ствол и тот поврежден. Там, кажется, сохранен частично синтез тройных гормонов… и всё. Не пытайте, я всё равно ничего не знаю. Олле с Заразой и Руби с Васькой сейчас там, и еще отсюда, кажется, шестеро туда полетели. Вернется кто-нибудь, расскажут.
Скрипач сел на корточки, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза. Кир присел рядом с ним, положил руку на плечо.
– Не надо, всё в порядке, – едва слышно сказал Скрипач. – Кирушка, правда.
– Идите все спать, – распорядился Илья. – На будущее – в сутки спать минимум по шесть часов, причем один период обязан быть не меньше четырех часов. Иначе к дежурствам не допустят, даже на дублирующее отслеживание. Это не полевой госпиталь, тут другие порядки.
– Но на дубль нас ставить будут? – с надеждой спросил Фэб.
– Исключительно на дубль, вы родственники, а правила ты сам знаешь, – пожал плечами Илья. – Так, всё. Спать. Трястись сейчас нет никакого смысла, ребята. Вы, как говорится, не первый год замужем и понимаете, что дальше, чем сейчас, ему умереть уже не получится.
– А где тут спать-то? – Скрипач оглянулся.
– Черт его знает, – пожал плечами Илья. – Сейчас спросим, они только совещаться закончат… Ага, – перед ним повисла узенькая строчка визуала. – Да вот прямо в соседней комнате, выходит дело. Идите, ложитесь. Доброй ночи.
* * *
– Ну как там? – Берта стояла сейчас на границе стерильной зоны, в метре от Скрипача. Дальше идти ей было нельзя.
– Всё то же самое, – ответил Скрипач.
– Понятно…
«То же самое» – это значит, что снова ничего не изменилось. Совсем ничего. Уже полторы недели прошло, а динамики нет, ни положительной, ни отрицательной. И неизвестно, будет ли она вообще.
