Девушка фыркнула.
— Так и будем стоять?
— На кухню, — велел я.
Мы прошли на кухню, я задернул шторы. Кешью следовал за нами
— все такой же настороженный, но пока тихий.
— Садись! — Я толкнул Наталью на табуретку. Достал из
кармана скотч.
— Боевиков насмотрелся, — презрительно сказала Наталья.
Она не сопротивлялась, даже сама протянула руки — и я
скрутил их скотчем. Потом прикрутил ее к табуретке. Тишина была мертвящая,
страшная — даже на улице ни гула проезжающей машины, ни пьяных гуляк, ни
хлопающих дверей подъезда.
— Успокоился? — холодно спросила Наталья, когда я отложил
рулончик скотча и сел на другую табуретку. — Ну объясняй теперь, чего хочешь?
Квартиру на тебя переписать? Трудновато будет…
Я ее не слушал. Я внимательно изучал кухню. Восемь
квадратных метров, да комната — двадцать, да еще десять на ванну, туалет,
коридор… невелики хоромы. Если затратить очень много сил и средств, то все
можно замаскировать до неузнаваемости даже за восемь часов.
Замаскировать — но не переделать.
Чудес не бывает.
И мне надо найти следы моей квартиры в этом чужом жилье.
Что первое?
Кафель.
Я ковырнул ножом кафельную плитку. Все в порядке, кафель, а
не наклеенная поверх цветная пленка. Поддел затирку между плитками — тоже
ничего не понять. Сухая. Может быть, старая. Может быть, быстросохнущая.
Наталья засмеялась.
— Рот заклеить? — спросил я. — Могу.
— Ты ковыряй, ковыряй, — добродушно сказала девушка. — Потом
заставлю ремонт сделать.
Обои.
У самого пола, в незаметном месте, я надрезал кусочек обоев
и оторвал. Под ними была стена. Следов прежних обоев не наблюдалось. Содрали?
Могли, конечно…
— Дурак ты, — сказала Наталья.
Я сел на пол, крест-накрест вспорол линолеум — грубо,
посередине кухни. Подошел Кешью, обнюхал дыру в полу — старого линолеума там не
было. Зарычал на меня и отступил.
— Ну сам посуди — если документы действительно каким-то
волшебством поменялись, если все друзья тебя забыли, то что ты собираешься
здесь найти? — Наталья хихикнула. — Следы ремонта?
Я протянул руку к Кешью — пес увернулся. Ответил:
— И сам не знаю. Но про друзей я тебе ничего не говорил.
Наталья замолчала.
Я посмотрел ей в глаза, покачал головой:
— Это ты зря сказала. Теперь я на сто процентов уверен, что
ты в этом замешана. Только не знаю как.
— Что дальше? — Голос у нее оставался совершенно спокойным.
— Пытать будешь? Убьешь? Ты не в тайге, родной. Ты теперь для всех — спятивший
маньяк. Без документов, без прошлого. Ворвался в чужую квартиру, убил хозяйку.
Смертную казнь у нас отменили или как?
— Вроде как отменили.
— Пятнадцать лет в зоне — тоже не сахар. Ну? — Наталья
победно улыбнулась. — Развяжи-ка меня, Кирилл. Сядем как люди, чаек поставим,
поговорим по душам.
Больше всего на свете мне хотелось залепить ей пощечину. И
не надо говорить, что бить женщин нехорошо! Таких — нужно!
Вот только бесполезно. Наталья в истерику не впадет, в
коварных планах не сознается.
Можно плюнуть — даже в физиономию. И уйти — пусть сама
освобождается, перегрызает скотч и хихикает в свое удовольствие.
А можно попробовать поговорить.
Я встал и подошел к Наталье. Она с улыбкой вытянула руки — я
поднес к ним нож, чтобы разрезать скотч.
— Лопух, — с улыбкой сказала Наталья. И пронзительно
завопила: — Помогите! Убивают! Убива…
Ничего я не успел сделать! Ни опустить руку с ножом, ни заткнуть
ей рот. Продолжая кричать, Наталья приподнялась вместе с примотанной к заднице
табуреткой — и рванулась вперед. Прямо на нож.
Лезвие дурацкого китайского ножа вошло ей под левую грудь.
Мне на руку толчком выплеснулась кровь. Девушка перестала кричать, будто
подавилась собственным голосом. Вскинула голову и прошептала:
— А что теперь придумаешь, Киря?
Я отпрыгнул — невольно выдергивая нож из раны. Наталья,
скрючившись, упала на пол. Из-под нее потекла кровь, собираясь в разрезанном
линолеуме. Кешью зарычал, прижался к полу и стал подползать к ней.
Никогда в жизни мне не было так страшно.
Я всегда считал, что всякие там «ослабевшие руки»,
«подкосившиеся ноги», «холодный пот» — это выдумки романистов. Когда мне
доводилось попадать в передряги, то я, наоборот, заводился и становился
деятельным. Отец по этому поводу одобрительно говорил — «адреналиновая реакция
на стресс».
Сейчас я не падал только потому, что привалился к дверному
косяку. Ноги дрожали, я весь был мокрый от пота. Нож я держал в вытянутой руке,
и пальцы сжались так, что не расцепить.
Хотя — зачем мне его выбрасывать? На радость милиции? Проще
всего зарезаться вслед за Натальей. Пусть следователи строят версии о
несчастной любви. И одним кинжалом он убил обоих…
В дверь позвонили.
Надо же…
— Эй, соседка! — донесся до меня голос Петра Алексеевича. —
Эй, у тебя все в порядке? Наташа?
Когда Наталья упала, у меня на секунду мелькнула надежда,
что вместе с ее смертью развеется и морок. Меня вспомнят друзья, соседи,
сослуживцы…
Нет, не сработало.
Я все тот же человек без прошлого — да еще с ножом в руках и
трупом у ног. И ни одна сволочь не поверит, что Наталья сама наделась на нож.
В дверь постучали.
Кешью завыл, лежа у тела Натальи. Пронзительно, истошно —
никогда не думал, что он способен выть, даже оплакивая хозяйку…
Да какую, к чертовой матери, хозяйку! Аферистку-самоубийцу!
Кешью взвыл особенно жалостливо. Я даже дернулся к нему,
чтобы взять на руки, успокоить (все собаководы советуют этого не делать — но вы
когда-нибудь слышали щенячий плач?). Но Кешью сразу же оскалился на меня.
Собака мне не верит.
И никто не поверит.
Меня посадят. А не надо было приходить в чужой дом с ножом!
— Милицию уже вызвали! — донесся из-за двери визгливый голос
соседки. — Щас приедут, разберутся!
Была в этом голосе такая жажда крови — не обязательно моей,
чьей угодно, лишь бы случилась эта кровь, нашлось о чем сплетничать с подругами
по телефону, — что я взглянул на нож. А не выйти ли, не зарезать ли старую
стерву? Сделать напоследок доброе дело для человечества. Тварь ли я дрожащая?
