— Спасибо, — принимая пакеты и письмо, сказал я. Почтальон
учтиво приподнял фуражку — не представляю как, но жест вышел естественным. — Я…
э… вам что-нибудь должен?
— Нет-нет, все оплачено, — вежливо ответил почтальон. —
Всего доброго.
Он развернулся и пошел, огибая башню. Я выждал пару секунд —
и, повинуясь безумной догадке, бросился вслед за ним.
Не было никаких сталинских домов, насыпи с железкой,
асфальтированной дороги.
Были: заводские корпуса, узкая заснеженная улица между ними
и ожидающая почтальона карета. То есть не карета, конечно. Но откуда мне знать,
как называется двухколесный открытый экипаж, в который впряжена лошадь? Шарабан?
Тарантайка? Тильбюри?
Почтальон неторопливо шел к своему экипажу. А я обежал по
свежему снегу вокруг башни — совершенно не похожей на водонапорную, скорее
выглядевшую как одна из заводских построек.
Как я уже и ожидал, в башню вела только одна дверь, а на
втором этаже было только одно окно. Башня была пятиугольной, метров пятнадцать
высотой, немного сужающейся кверху.
Вернувшись к двери, я нырнул внутрь башни. Захлопнул дверь.
Пакеты и письмо бросил на пол, а сам кинулся к другим дверям, изнутри их по-прежнему
было пять.
Закрыто.
Закрыто.
Третья дверь послушно распахнулась.
Шел дождь. Над Москвой висело серое промозглое утро.
Неожиданно резко ударил в нос запах выхлопных газов, мазута, еще какой-то
дряни. Стучала вдали колесами уходящая электричка. Я вышел, тут же вляпался в
лужу, с ботинок упали и мгновенно растаяли хлопья снега. Обернулся.
Кирпичная башня. Самая обычная старая водонапорная башня.
Одна-единственная дверь, одно окно, закрытое ржавыми железными ставнями.
От магазинов донесся обильно сдобренный матюками разговор:
«А она… подзаборная… нажрался… как свинья, говорит… все вы, бабы…» Неправедно
обиженному что-то визгливо отвечали пропитым, но, наверное, женским голосом.
Здравствуй, любимый город…
Я отступил назад, захлопнул за собой дверь. Закрыл засов.
Эх, писатель Мельников… Зря ты мне не поверил.
Подняв с пола пакеты и письмо, я поднялся на второй этаж.
Открыл окно, выходящее на Москву. Отошел немного и несколько минут любовался
удивительной картиной: дождливое серое утро в одном окне, яркий зимний рассвет
— в другом.
А потом сел за стол и аккуратно вскрыл конверт с письмом.
Из конверта выпал узкий желтоватый листок, вызвавший у меня
ассоциацию то ли с повесткой, то ли с телеграммой: качеством бумаги, слепым
машинописным шрифтом, пропущенными союзами.
«Кириллу Максимову. Поздравляем прибытием. Обживайтесь. По
желанию приступайте работе. Комиссия прибудет послезавтра. Всех благ».
Это «всех благ» меня доконало. Я скомкал листок, бросил на
пол. Снова заглянул в окна. Дождь в одном, снег в другом. Два мира и три
закрытых окна. Я попытался снять защелку с одного из закрытых окон — она не
поддавалась.
Вернувшись к столу, я разорвал один из пакетов. Достал
увесистый томик в коричневом кожаном переплете. Не в пластиковом «под кожу», а
в настоящем, вкусно пахнущем новой вещью. Почему-то вспомнилось, что в Азии
запах кожи считается одним из самых отвратительных… интересно, будь я китайцем
или корейцем, из чего оказался бы переплет?
Я осторожно открыл книгу. Никаких выходных данных,
разумеется. Хорошая плотная белая бумага, четкая печать. На первой странице —
оглавление:
Москва
Товары, разрешенные к вывозу — стр. 3
Товары, запрещенные к вывозу — стр. 114
Товары, разрешенные к ввозу — стр. 116
Товары, запрещенные к ввозу — стр. 407
Я открыл страницу сто четырнадцать. Список был более чем
невелик.
«Рабы (лица, обращенные в собственность ближнего своего,
состоящие в полной власти его).
Оружие массового поражения (оружие, предназначенное для нанесения
массовых потерь)».
Я открыл книгу ближе к началу. И выяснил, что пошлина за
один килограмм разрешенного к вывозу перца (черный, красный, белый или зеленый)
составляет три тысячи восемнадцать рублей шесть копеек. Зато перчатки
облагались пошлиной в размере всего семи рублей за пару. Пергамент — девяносто
шесть рублей три копейки за квадратный метр. А павлины (перо) — два рубля
семнадцать копеек за десять сантиметров.
— Верещагин, уходи с баркаса… — пробормотал я. Посидел,
разглядывая мелкий разборчивый шрифт. Нашел четыреста седьмую страницу.
Кроме рабов и оружия массового поражения, в Москву было
запрещено ввозить любые растения и семена, сохраняющие всхожесть, наркотические
вещества и любых животных, за исключением эндемичных. Несколько секунд я размышлял,
являются ли эндемичными для Москвы верблюды. Или дельфины. Или белые медведи.
В зоопарке ведь они имеются.
Я представил, как по заснеженному тупичку тяжело топают к
башне груженные тюками анаши белые медведи с погонщиками-рабами, вооруженными портативными
ядерными бомбами. А я гордо встаю у двери и, размахивая книгой, не пускаю груз
в Москву…
Я даже подошел к окну, за которым дремали заснеженные
заводские корпуса, и бдительно оглядел безлюдную улицу.
Что это? Дыра в пространстве? Нет уж, судя по архитектуре
зданий и гужевому транспорту почтальона — скорее во времени.
Или и в пространстве, и во времени.
Или в параллельный мир, вечную радость фантастов. Шел
человек, открыл дверь в стене…
Тьфу!
Я разорвал второй пакет. Точно такая же книга, тоже в
кожаном переплете, только черного цвета. Оглавление — все те же четыре раздела.
Но вверху — не «Москва», а таинственный «Кимгим».
Что-то в этом слове было от сибирских названий, что-то от
азиатских. В одном я был уверен: никогда раньше я не слышал про такой город.
И впрямь проход между мирами?
А при чем тут я? Почему меня вначале забыли друзья, а потом
перестали замечать даже менты? Откуда взялась Наташа Иванова и с какой радости
она покончила с собой? Кто позвонил и вывел меня на эту башню, смотрящую двумя
сторонами в два разных мира (и, никаких сомнений, способную открыться еще в
три)? Кто прислал письмо и сборники таможенных правил?
Нет, неправильные вопросы. Не важные. Вначале меня должны
интересовать не причины происходящего, а мои действия.
На мне сырая одежда, к тому же — совсем не по погоде. Из еды
— шоколадка и бутылка минералки. Денег ни копейки, и пока даже присвоить таможенные
сборы нет возможности.
