Оно мне надо?
Все равно итог один. Этот мир пригоден либо для
функционалов, либо для граждан, склонных к наркомании. Возможно, сюда будет с
удовольствием выбираться рэпер с компанией. Или солидные дяденьки с
депутатскими значками на пиджаках. Будут песни петь и голыми при луне
танцевать…
У меня крепло ощущение, что я вытянул мир-пустышку, никому
толком не нужный. Неприятное ощущение, если честно. За Кимгим и
Землю-семнадцать меня так искренне хвалили… И я вдруг понял, что, как только
откроется четвертая и последняя дверь, все мое будущее предопределится. Вот у
меня уже есть четыре (включая нашу Землю) мира, в каждом из которых мне
доступен круг десятикилометрового радиуса. Сколько ж это будет площади? Пи-эр
квадрат… Вроде бы так. У меня всегда было сложно с геометрией. Ну, значит,
километров триста квадратных я имею в каждом мире. Всего — полторы тысячи
квадратных километров.
По сравнению с тюремной камерой — очень много.
По сравнению хотя бы с Москвой — уже соизмеримо. Москва, это
я со школы твердо помнил, занимает площадь в тысячу квадратных километров.
Ладно, по крайней мере надо до конца исследовать это
яблочное царство…
Минут двадцать я бодрым шагом удалялся от башни — временами
оглядываясь назад. Впрочем, потеряться мне вряд ли грозило. Я понял, что башню
ощущаю очень четко — как часть собственного тела.
Сад вокруг оставался все таким же запущенным и неухоженным.
Но все-таки это походило на сад. Расстояние между деревьями было примерно
одинаковое. Четко выделялись яблони разных сортов, у них даже цветы были
разные, причем деревья росли не группами, что еще можно объяснить старой
формулой «яблочко от яблони недалеко катится». Нет, разные сорта были посажены
линиями — очень небрежно, но все-таки… У меня появилась слабая надежда, что в
этом мире все-таки живут люди.
И буквально через пару минут я в этом убедился. В воздухе
запахло дымком. Я побежал — не тем веселым, беспечным бегом, которым ворвался в
этот мир, а чем-то вроде целеустремленного движения Цая. За яблонями мелькнула
гладь воды — неширокая спокойная речка. Я выбежал на берег и остановился.
За рекой был поселок.
Хоть ножом режьте — это был наш, земной, российский поселок.
В худшем своем варианте, том самом, что заставляет патриотов кричать о
вражеских происках, а людей более здравомыслящих строить прожекты вроде поиска
русской национальной идеи.
Каркасно-щитовые домики, грязноватые стекла в окнах,
покосившиеся серые заборчики — все было той унылой серости, что царит в
российских селах по весне. Чахлые огородики — казалось, даже морковка в них
должна вырастать бурой или белесой, развешенное на веревках белье — той же
пыльной окраски. Между домиками бродят, выискивая что-то в пыли, тощие пестрые
куры.
Я-то сам городской житель. Я такие поселки обычно вижу из
окна поезда, транспортирующего благополучных москвичей куда-нибудь в Питер или
Екатеринбург. И всегда утешаю себя тем, что такие села возможны только вдоль
железных дорог, вблизи крупных городов, куда вся молодежь из села уезжает, едва
получив паспорт. А где-то, конечно же, есть настоящие, как в учебниках «Родной
край». С аккуратными домами, кирпичными или бревенчатыми, чистыми
палисадниками, резными наличниками на окнах… Где-нибудь есть. На Кубани. Или в
Сибири.
А здесь прописалась унылая серость, особенно поразительная
на фоне яркой, цветущей природы.
Были здесь и люди. На берегу речки сидела с удочками группа
мужчин и мальчишек. Дети были совсем мелкие, дошкольного возраста. Почему-то я
сразу это отметил — какой-то провал в возрастах, хотя, казалось бы, на рыбалку
должны были собраться взрослые и подростки, а не мальцы, не способные даже
толком удочку в руках удержать.
И они все улыбались. О чем-то негромко разговаривали,
перебрасываясь почти односложными фразами. До меня доносилось: «Клюет!»,
«Ага!», «Твоя!», «Да!» Как будто тратить лишние усилия на сложные слова эти
люди не хотели… или уже не умели…
Я сел напротив, на другом берегу. Мое появление не вызвало
среди рыболовов ни удивления, ни оживления. Несколько улыбок, бодрых взмахов
рук. И все.
Снова достав сигареты, я закурил, пристально разглядывая
людей. А ведь они наши. Все наши, с Земли. Не отсюда и даже не из Кимгима.
— Нет, Дима, — пробормотал я. — Мне кажется, это не годится
на роль новой национальной идеи. И я очень, очень надеюсь, что это не Аркан.
Что это не Россия в две тысячи сороковом году…
Один из рыбаков встал. Посмотрел на меня. Отложил удочку. И
вошел в воду — не раздеваясь и не разуваясь, даже не засучивая брюки. Почти до
середины речушки он дошел вброд, потом метров пять проплыл — и снова побрел по
мелководью, приближаясь ко мне.
Ну хоть какая-то реакция!
Не обращая внимания на текущую с него воду, мужчина подошел
ко мне и уселся на траву. Дружелюбно улыбнулся. Было ему хорошо за сорок, но
выглядел он крепким, здоровым и вполне довольным.
— Здравствуй, хлопец!
— Здравствуй, дядько, — ответил я.
Ну что за «дядько»? С какой стати? Из-за «хлопца», что ли?
Но мужчина на такое обращение не обиделся, а спросил:
— А покурить у тебя не найдется?
— Отчего же, найдется, — ответил я в тон. Протянул ему
сигареты. Одну мужчина закурил, еще две, взглядом спросив разрешения, спрятал в
карман рубашки. В мокрый карман. Я лишь пожал плечами.
— У… — блаженно выпустив дымок, сказал мужчина. — Меня Сашей
зовут. Дядя Сашко.
— А меня — Кирилл. — Я не стал иронизировать. Дядя так дядя.
— Издалека пришел, Кирилл?
— Нет. — Я неопределенно ткнул рукой в сторону башни. — Не
очень.
— Неужто новый проход открылся? — обрадовался мужчина. — Ну,
заживем! Ты откуда будешь?
— Из Москвы.
— А я с Полтавы.
Видимо, исчерпав этим сообщением все темы для разговора,
дядя Сашко растянулся на траве, не выпуская из зубов сигаретку.
— И давно вы тут, дядя Сашко? — спросил я.
— Ну… — Он ответил не сразу, покатал во рту сигарету. — Года
два. Или три. Горбача когда скинули?
— Горбачева, что ли? — удивился я. — Президента СССР?
— Во-во!
— Да уж лет десять… нет, что я говорю, лет пятнадцать. Я и
не помню-то его толком, — зачем-то признался я.
— Пятнадцать? Ого! — восхитился Сашко. На этом его интерес к
прожитому вне Земли сроку и закончился. Он засунул руки под голову, с
удовольствием дососал сигаретку и мастерским плевком отправил окурок в сторону
реки.
