Впрочем, местная водка оказалась обычной водкой. Такую я мог
попробовать и в Тамбове, и в Стокгольме, и во Франции — везде, где додумались
перегонять пшеничное зерно в спирт. Я ничего против не имел. Я был зол — и на
Феликса, и на подпольщиков всех мастей, и на себя лично. Мне хотелось напиться.
И я это с успехом проделал.
Помню еще, как, уединившись с Феликсом, пил какой-то очень
старый и редкий коньяк — уже после водки, не чувствуя вкуса, но с энтузиазмом
нахваливая букет. Память таможенника услужливо подкидывала какие-то
специфические словечки из жаргона дегустаторов, и Феликс одобрительно кивал
головой.
Потом Феликс куда-то исчез, а я долго целовался в кабинете с
девицей, функционалом-художником. Девица уговаривала меня поехать к ней в
мастерскую, где она немедленно начнет рисовать мой портрет в обнаженном виде. Я
отказывался, упирая на то, что сегодня явно не мой день, что третьего облома я
не переживу, а судя по количеству выпитого — он неизбежен. Мы договорились, что
портрет будем рисовать на неделе, после чего девушка легко и непринужденно
переключилась на Феликса.
В самом конце вечера я братался с немцем, чей таможенный
пост вел в Кимгим из маленького курортного городка Вейсбадена. Немец долго
сверялся с какими-то картами, после чего торжественно заявил, что я сумею через
Кимгим попасть в его Вейсбаден, а там — в какие-то замечательные бани. По этому
поводу мы еще выпили и стали убеждать друг друга в близости русского и
немецкого национальных характеров, трагичности русско-немецких войн и той
великой роли, которую Россия и Германия должны сыграть в Европе. Причем немец
все время политкорректно подчеркивал «В Объединенной Европе!», а я со смехом
заявлял: «Да хоть бы и в Разъединенной!» Почему-то мне это казалось очень
смешным.
Затем, как-то сразу, без всякого перехода, я оказался у
своей башни. Было очень холодно. Официант Карл уговаривал меня войти в башню и
лечь спать. Я объяснял ему, что будучи функционалом способен с комфортом спать
на снегу. Но Карл так расстроился, что я все-таки согласился пойти домой.
Там я и уснул, уютно устроившись под лестницей. Про девушку в
своей постели я начисто забыл, но подъем по лестнице показался мне слишком
трудной, не стоящей усилий затеей.
17
Мне однажды рассказывали, что больше половины молодых
авторов, присылающих свои гениальные творения в издательства, начинают роман
сценой похмелья. Герой разлепляет глаза, мужественно хватается за
раскалывающуюся голову, вспоминает количество выпитого, грызет аспирин и жадно
пьет воду. Затем, героически справившись с последствиями собственной дурости,
он надевает кольчугу или скафандр, берет портфель или клавиатуру, выходит в
поход или в интернет. Но отважный поединок героя с ацидозом, спазмом сосудов и
обезвоживанием практически неизменен. Наверное, таким образом молодые авторы
заставляют читателя влезть в шкуру своего героя — ведь немногим выпадает спасти
Галактику или победить Черного Властелина, зато сражение с Зеленым Змием
знакомо почти всем.
На самом деле я сомневаюсь, что напившийся накануне герой,
будь он хоть жилистым гномом, хоть молодым джедаем, многое навоюет. С похмелья
хорошо страдать, мечтать о здоровом образе жизни, тупо смотреть телевизор. Но
никак не геройствовать.
Я открыл глаза и сразу же понял, что должен страдать. Раз уж
напился до такой степени, что не смог дойти до кровати…
Но голова не болела, я чувствовал себя свежим, бодрым,
полным сил. Выспался тоже замечательно. Пожалуй, действительно мог прилечь в
снегу у башни, ничего бы со мной не сделалось.
Еще я обнаружил, что укрыт одеялом, а под голову мне
подсунута подушка.
Так…
Поднявшись на второй этаж, я в своей кровати никого не
обнаружил. Зато с третьего этажа доносился негромкий шум — звякала посуда. Ну,
прямо семейная идиллия. «Дорогая, что у нас сегодня на завтрак?»
— Дорогая, что у нас сегодня на завтрак? — бодро выкрикнул
я.
Звяканье на мгновение прекратилось, сменившись
невразумительным мычанием. После короткой паузы — будто кто-то торопливо
дожевывал и проглатывал — я услышал:
— Подозрительно пахнущая колбаса и черствый хлеб. Будешь?
— Буду, — ответил я, поднимаясь.
Да, выглядела Настя не очень. Лицо бледное, под глазами
темные круги. Она стояла у стола, нарезая колбасу для бутербродов. Из одежды на
ней была только моя белая футболка, достаточно длинная, чтобы фотография Насти
не попала в категорию «ню», но вполне годилась под определение «мягкая эротика»
— попа прикрыта, но до колен еще далеко.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Ужасно, — откровенно ответила Настя. — Хочу жрать. Не
есть, а именно жрать. И еще злюсь. И хочу кого-нибудь убить.
— Ужасно — это хорошо, — сказал я. — А вот убивать — плохо.
— Неужели есть опыт? — насмешливо спросила Настя.
— Твоими стараниями. «Отправляйтесь за мной, найдите белую
розу, человек ответит на все вопросы».
— И… что? — Настя изменилась в лице. Теперь она смотрела на
меня с растерянностью и опаской.
— Я отправился. В гостинице «Белая Роза» нас ждала засада.
Ну и…
Девушка энергично замотала головой:
— Нет! Нет, это не то, что вы думаете! Совсем не то!
Я сел за стол. Взгляд все пытался съехать чуть ниже
футболки, но я с некоторым усилием посмотрел Насте в глаза. Все равно она то ли
заметила, то ли почувствовала взгляд. Села. Теперь нас разделял стол.
— Рассказывай, — велел я. — Кто ты вообще такая?
— Настя Тарасова… — То ли известие о засаде ее шокировало,
то ли я взял удачный тон. В любом случае теперь она отчитывалась передо мной,
будто примерная школьница, застуканная родителями с сигаретой и бутылкой пива
за просмотром лесбийского порнофильма.
— Прекрасно. Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Замечательно, — с чувством произнес я. — Школу-то хоть
кончила?
— Что? Я… я в университете учусь!
— На физмате, — хмыкнул я.
— Нет, на историко-архивном…
Я решил было, что она иронизирует. Но нет, чутье таможенника
подсказывало, что Настя говорит чистую правду.
— Учишься — это хорошо… — протянул я. — Что за мужик, с
которым ты прошла через башню?
— Вас не касается!
— Меня все касается! — Я не удержался и взял со стола
готовый бутерброд. — Наворотила дел? Теперь рассказывай! Кто он такой?
— Ну… друг.
— Друг, — с иронией повторил я.
