20
Каждый нормальный человек знает, что болеть — это плохо.
Даже банальный грипп — это дурманящая температура, головная боль, резь в
глазах, ноющие мышцы, противный кашель.
Но, впрочем, можно посмотреть и с другой стороны.
Давайте возьмем для примера именно грипп.
Холодный, противный день между осенью и зимой. На дорогах —
каша из грязи, снега и воды. В небе — серая дрянь. На работе — аврал (как
вариант: в школе контрольная, а в институте — сопромат). Вы просыпаетесь, с
омерзением понимая, что вам предстоит долгий, гадкий, тяжелый день. Встаете, но
чувствуете, что вас знобит, нос не дышит, а голова тяжелая. После короткого
разговора с женой или мамой вы решаете измерить температуру.
Тридцать семь и пять. Ого! Выше возможных погрешностей. Но
по здравому размышлению вы решаете измерить температуру повторно. Тридцать семь
и семь!
Все понятно, у вас грипп. Конечно, врачи назовут его ОРВИ,
поскольку эпидемия гриппа не объявлена, а не объявлена она по причине
финансовой невыгодности для государства. Не важно, лечение все равно одно. Вы с
некоторым трудом дозваниваетесь до поликлиники, потом до работы (если ходить на
работу вам еще рано, то мама звонит в школу) и сообщаете, невольно приглушая
голос и делая его максимально скорбным, что вас свалил грипп. Потом приходит
задерганная докторша, не снимая сапог, проходит к вашей разобранной постели,
невнимательно выслушивает, смотрит на термометр и задает риторические вопросы.
Через час вы, закутавшись в теплый халат и сочувствие домашних, сидите в кресле
перед телевизором и смотрите какой-нибудь старый боевик или мультик. Вам
регулярно приносят горячий чай с медом, лимоном и вареньем. Спрашивают, какое
блюдо соизволит пропихнуть в себя ваш страдающий организм. Нежно трогают лоб
холодной ладонью. Бегают в аптеку и приносят аспирин (шипучий или в
таблетках?), витамины в радостных цветных коробочках, а заодно еще тягучий,
неспешный детектив Рекса Стаута. Вы досматриваете мультики, принимаете
лекарства, улыбаетесь жене (или маме) улыбкой умирающего на амбразуре
вражеского дота бойца и идете в кровать — читать о ленивом толстом сыщике и его
бойком подтянутом помощнике. А за окном мерзость, гадость, сырость, Бог
репетирует следующий потоп, мокрые люди гавкают друг на друга и занимаются
всякой ерундой.
Какая это хорошая вещь — грипп, если его правильно пережить!
Конечно, если вы уже не на попечении мамы, а женой или
подругой не обзавелись, то все не так безоблачно. Но тут уж вы сами виноваты, и
нечего ругать несчастные вирусы!
Совсем другое дело, когда вы умираете.
Страшна не боль. Рано или поздно она уходит — либо ее
убивают лекарства, либо для нее не остается больше места. Страшно остаться один
на один с вечностью, с падением в темную пустоту. Мир то сжимается в точку, имя
которой — ты, то взрывается бесконечным пространством, не безжалостным и не
злым, но абсолютно равнодушным. Ты никто, и место твое — нигде. Ты можешь
верить в Бога, можешь не бояться смерти, смеяться над ней и паясничать. Но
когда дыхание вечного ничто касается твоих губ, ты замолкаешь. Смерть тоже не
жестока и не страшна. Она лишь открывает двери, за которыми ничего нет.
И ты делаешь этот шаг.
В одиночестве. Всегда в одиночестве.
Я то уплывал в черный океан, то выплывал к берегам
реальности. В реальности было хуже. Боль держалась где-то рядом, она не ощущалась,
как не ощущается скорость реактивного самолета при взгляде на далекую землю, но
подобно далекой земле — тянула к себе. Пол плясал и кружился подо мной,
винтовая лестница штопором вкручивалась в начинку башни.
Меня нельзя убить. Никак нельзя. Феликс говорил, что в своей
функции я неуязвим. А я уже дома, я уже в башне, я таможенник…
Почему именно таможенник?
Дурацкая мысль перед смертью. Но она стала тем кусочком
жизни, за который я судорожно уцепился. Почему именно таможенник? Кто выбрал
мне эту судьбу — и зачем?
Я не хочу умирать, не зная ответ. Я не собираюсь никому
мстить. Я не могу все исправить и всех победить. Но я хотя бы хочу знать свою
судьбу. Я должен выжить.
«Не получится», — шепнула темнота. «Не страдай. Закрой
глаза. Скажи себе — „я умираю“. Скажи и закрой глаза. Все это не важно. Все это
осталось в прошлой жизни. Все это осталось в жизни. Усни».
— Хрен там… — просипел я, глядя на вращающуюся винтом,
расплывающуюся лестницу. — Хренушки.
Сердце стучит. Легкие дышат. Мозг не умер.
Я в своей функции. Я при исполнении. Меня так просто не
убьешь. Не знаю, как все это работает, но если раны заживают бесследно, то
заживет и эта рана.
Кровотечение должно прекратиться. Первое — перестать терять
кровь. Все, что уже выплеснулось в брюшную полость… все надо очистить. Кровь и
лимфу всосать через слизистые, очистить и запустить в большой круг
кровообращения. Ошметки тканей, содержимое кишечника… все это удалить. Позвонки
должны восстановиться. Спинной мозг — срастись. Кишечник — восстановить
целостность. Мочевой пузырь — вырасти заново. Почки — регенерировать.
Где-то во мне мерзким хихикающим смехом зашелся в истерике
умный мальчик Кирилл, папа которого работал врачом. Темнота ему одобрительно
кивнула.
Да, я все понимаю. Ткани человеческого тела плохо
регенерируют. А с такой скоростью, чтобы опередить разгорающийся во мне сепсис,
не регенерирует вообще ничто.
Но я же функционал. Я почти военный. Таможенник должен быть
готов вступить в схватку, получить очередь в упор и вернуться на рабочее место.
Значит, я должен справиться.
Потолок закрутился быстрее, в животе нарастал жар — и я
позволил себе нырнуть в спасительные темные воды забвения.
В следующий раз я очнулся от жажды.
Бешено колотилось сердце. Тело пылало. В животе пульсировала
боль. Отвратительная вонь забивала дыхание.
Но по сравнению с жаждой все это было мелочью.
Пить. Шипящую минералку. Горячий чай с лимоном. Холодный
кисленький квас. Нет, это все полумеры… Ртом припасть к трубе, отвернуть
холодный кран и глотать прохладную, железом и затхлостью пахнущую воду.
Опустить лицо в лужу, глотать стоялую теплую грязную жижу, ногами отпихивая
всех конкурирующих братцев Иванушек…
Вода есть на втором этаже. На столе. И на третьем — много
воды на кухне, в ванной…
Только жажда могла заставить меня сдвинуться с места. Я
лежал ничком, это было уже хорошо. Выбросив вперед руки, я попытался подтянуть
тело. Не получалось. Запекшаяся кровь присохла к полу. Я снова попробовал потащить
себя вперед и непроизвольно попробовал упереться ногами.
Ноги шевельнулись. Даже перебитая нога… я скосил глаза —
ниже грязной, перепачканной штанины шорт виднелась розовая кожа, окаймленная
корочкой запекшейся крови.
