«Дай ему! – орали стоящие рядом солдаты. – Сожги! Порви!»
И Холю захотелось их убить.
За то, что видели. За то, что не забудут. За то, что именно он придумал превратить энергию в тонкий ярко-голубой луч.
До сих пор Алоиз не задумывался о том, какое впечатление произведёт превратившееся в оружие изобретение, просто поступал так, как считал должным: сначала хотел избавиться от Вениамина, потом – спасти Агафрену, и лишь когда горящий «Вуучик» развалился между скалами, а Тогледо взялся за следующего «Пророка», инженер отчётливо понял, что натворил.
И поэтому горечь за судьбу Тогледо смешивалась с чувством облегчения. Словно не «Исследователь» взорвался на его глазах, а лопнуло нечто ужасное и постыдное.
«Что дальше?»
«Агафрена!»
Холь запутался. Растерялся. Ответственность навалилась на него тяжёлым медведем, облапила, сдавила так, что перехватило дыхание, и только мысль об Агафрене заставила инженера прийти в себя.
Что бы он ни натворил, какого бы монстра ни создал – с этим придётся разбираться после, потому что сейчас нет ничего важнее спасения любимой.
«Прощай, Тогледо, клянусь, я тебя не забуду… Прощай!»
Паника закончилась так же внезапно, как пришла. Одно-единственное воспоминание «Агафрена!» заставило отринуть всё остальное. Злоба к солдатам, страх перед проклятием Злого дитя – всё потеряло значение, и Холь сосредоточился на текущих проблемах. Без рефлексий. И без особенного понимания, поскольку события развивались отнюдь не так, как виделось инженеру.
Радостные вопли по поводу гибели вражеской эскадры сменились коллективным вздохом разочарования – так встретили катастрофу «Исследователя», – но продлилась печаль недолго: пять столбов чёрного дыма на горизонте свидетельствовали о том, что сражение завершено в пользу защитников, люди принялись обниматься, поздравлять друг друга, капитан Жедар потянул Алоиза за рукав: «Синьор инженер, я провожу вас в Западный сектор…» Холь послушно двинулся в заданном направлении, к казарме, на третьем шаге сообразил, что ему следовало бы отправиться в Западный сектор в одиночку, начал думать, как избавиться от сопровождения, и в этот самый миг у гаражей началась стрельба.
* * *
– Сколько их?
– Десятка два, – бросил в ответ фельдфебель Кучир. Резко высунулся, вскинул карабин, послал мритам очередную пулю, вернулся за угол и продолжил: – Из правого коридора к ним пытается пробиться помощь, но наши пока сдерживают.
– Хорошо, – пробормотал Фил. – Хорошо…
Планы внутренних помещений форта Саймон раздобыл вскоре после его постройки – на всякий случай. Думал, пригодятся во время дурацкой войны за Камнегрядку, когда Вениамину приспичило объявить себя повелителем пустоши и напасть на трибердийцев, однако в той кампании Карузо было решено осадить, но не штурмовать, планы остались в сейфе, и теперь благодаря им лекрийский десант с легкостью вышел к защищённому командному пункту.
– Долго не протянем, – передёргивая затвор, произнёс Кучир. – У них подавляющее преимущество.
– Согласен, – поморщился Фил. – Жаль, что они успели забаррикадироваться.
– Закидаем гранатами?
– Можем навредить Холю.
– Если он там, его укрыли в самом дальнем углу. – Фельдфебель не хуже Саймона понимал ценность учёного, но инстинкт самосохранения оказался сильнее жадности, и Кучир предлагал рискнуть: – Мы сметём только первые ряды.
– Осколки тупые, летят куда попало.
– Пули тупее. – Фельдфебель выстрелил ещё раз, вернулся и закончил: – Надо решаться, господин полковник, минут через пять будет поздно.
Ответить Саймон не успел: выстрелы из командного пункта стихли, затем перестали отвечать гвардейцы, и в наступившей тишине раздался громкий насмешливый голос:
– Эй, лекрийцы, говорит губернатор Мритский. Вы уже знаете, что случилось с эскадрой?
– Знаем, – как можно спокойнее выкрикнул в ответ Фил.
– Тогда почему не убегаете?
– Потому что не дураки.
Все знали, что впереди у шлёма и когти, и клыки, а сзади – только хвост, и лучший способ умереть – повернуться к врагу спиной.
– Даю слово, что не буду вас преследовать. – Вениамин помолчал. – Я так доволен тем, что Рубен сдох, что готов подарить жизнь всем его собакам. Вырежу вас в следующий раз, ублюдки, даю слово.
– Нужны гарантии, – заявил Саймон прежде, чем его люди начали размышлять над заманчивым предложением. – Сейчас ты заперт и ради спасения шкуры пообещаешь всё, что угодно.
– Какие гарантии тебе нужны?
– Выдай Холя.
– Он был в рундере, придурок, – грубовато ответил Мритский. – Выйди из форта и собери в кулёк всё, что от него осталось.
Врёт? Или нет? Холь погиб? Теперь неважно, потому что переговоры съели всё время, что у них оставалось. Саймон жестом приказывает доставать гранаты, снимает с пояса одну из своих, выдергивает чеку и осведомляется:
– Других гарантий нет?
– Бегите, – советует Вениамин.
А через секунду к дверям командного пункта подкатывается почти два десятка гранат…
* * *
Взрывы…
Страшно…
Потрясший стены грохот, крики, ударная волна в дверь – показалось, что металлическое полотно прогнулось, – снова крики, выстрелы и снова выстрелы, очень-очень много выстрелов, слившихся в безумный, беспощадный камнепад, барабанящий по стенам и обострённым чувствам…
Свинцовый камнепад на мёртвой Камнегрядке…
Страшно…
Даже находясь в дальней комнате, за плотной дверью, всё равно страшно. От взрывов, из-за которых содрогаются стены и сыплется с потолка белая пыль. От криков боли и ярости. От хрипов умирающих. От погасшего света. От визгливого плача горничной. И самое главное – от полного непонимания происходящего. Кто побеждает? Сколько нужно продержаться до подмоги? Удастся ли продержаться?
Агафрена подносит ко рту руку и сильно кусает себя в предплечье. Очень сильно – оставляя след. Агафрене так страшно, что тошнит, и она пытается разогнать ужас болью. Она вспоминает оставшихся в Мритске мальчишек, шёпотом прощается с ними и снова кусает себя. Она не хочет, чтобы её стошнило. Она не хочет разрыдаться.
Помощь обязательно придёт – в форте полно солдат, однако лекрийский десант оказался не только хорошо подготовлен и оснащён: «У них бомбомёты!», но дрался с отчаянием обречённых и пока выигрывал.
Снова взрывы. Стрельба. У самой двери слышится стон. Стрельба. Горничная молится сквозь слезы. Агафрена держится, хочет сохранить лицо, потирает руку, радуется боли, но губы предательски дрожат, и она впервые в жизни с радостью встречает появление мужа:
– Веня!
Но восклицание обрывается, ибо вид Вениамина страшен: кровь на голове, на правом плече, лицо перепачкано и чёрным, и красным, и белым, форма порвана, измазана кровью и штукатуркой, глаза бешеные, в руке – естественно! – пистолет.
