Коим, впрочем, ни разу не воспользовался, ибо во дворце бывал крайне редко, предпочитая ему Помойку.
– Чихает?
– Чихает, – убито признался механик, бросив печальный взгляд на провинившийся мотоциклет. – Я дважды проверил: мотор в порядке.
– Но чихает, – многозначительно протянул Эзра.
Однако молодой перепачканный маслом парень намёка не услышал:
– Ага, чихает.
– И ты не знаешь почему?
– Нет.
– А подумать?
– Я думал.
– А головой? – уточнил старик.
– Если головой, то получается ещё хуже, – грустно пошутил механик.
Хозяина Помойки парень знал с детства: сначала в школе воспитывался, теперь по моторной части ума набирался и потому был уверен в том, что шутка будет понята правильно.
Так и получилось. Эзра добродушно рассмеялся, после чего щёлкнул молодого по лбу и произнёс:
– Голова должна была подсказать, что если с двигателем порядок, то проблема кроется в том, что от тебя не зависит. Например…
– Жега снова намудрил с перегонкой нефы!
– Точно. Иди в «горючку» и передай Жеге, что если ещё раз на работе размечтается о девочках, то будет двор подметать, а не раскладывать нефу на фракции.
– Сделаю!
Обрадованный парень рванул к стоящей в удалении «горючке», видной издалека благодаря огромной цистерне с сырой нефой, а усмехнувшийся Кедо цокнул ему вслед языком, поправил шапочку и принялся с удовольствием оглядывать бурлящее хозяйство.
В первой мастерской – она стояла совсем рядом с плавильным заводом – занимались сборкой и разборкой корпусов, установкой броневых плит, переплавкой ненужного хлама, а также ремонтом ходовых частей. В следующем ангаре, таком же большом, как первый, работали специалисты по моторам, кузелям и двигателям внутреннего сгорания, а ещё электрики и единственный в Помойке радист. В соседнем сооружении царствовали оружейники, мечтающие украсить вход в ангар антикварной мортирой столетней давности, но Кедо не позволял; а ещё дальше расположились алхимики, в ведении которых находилась в том числе и «горючка».
И всё это беспокойное хозяйство беспрестанно звякало железом, поругивалось матом, пахло маслом, металлической стружкой, бензином, бегало по всей Помойке в поиске нужных запчастей, ожесточённо спорило у чертежей и искренне, с детской радостью и законной гордостью провожало за ворота каждую восстановленную машину. Это было не просто беспокойное, это было работящее хозяйство, умеющее и любящее создавать, и от понимания этого на душе у Кедо становилось теплее.
На Помойке работало не так много людей, как могло показаться со стороны, но все они были по-настоящему увлечены своим делом, крепко спаяны и безмерно уважали старого Эзру. И это обстоятельство, вкупе с губернаторским покровительством, позволяло Кедо делать вещи невозможные и немыслимые для других обитателей Менсалы.
Например, успешно укрывать в недрах Помойки троих приметных инопланетников.
– Уродец у тебя получается, – с дружелюбной усмешкой произнёс Эзра, медленно набивая трубку душистым табаком. Большому пальцу его правой руки так часто приходилось выполнять эту операцию, что он давно пожелтел от никотина. – Всем уродцам уродец.
– Не уродец, а прорыв, – пробурчал в ответ Гатов. При появлении старика Павел прекратил работу, спрыгнул на землю и принялся вытирать перепачканные машинным маслом руки. – Ходовую хочу улучшить.
– Не только уродец, но и бессмыслица, – продолжил Эзра привычную пикировку.
– Его ещё назовут изобретением столетия.
– В цирке.
– Умные назовут.
Являясь в самый дальний, «резервный» ангар, который он определил в распоряжение гостя, Кедо всегда начинал разговор со смешков в адрес новой разработки Павла, а уж сейчас, когда машину выкатили во двор, на всеобщее, так сказать, обозрение, старик не удержался от особенно долгих замечаний:
– Эту железяку ни под что не приспособишь.
– Очень нужная в хозяйстве вещь.
– Поживешь с моё – поумнеешь.
– Я на такое не рассчитываю.
– Поумнеть?
– Столько прожить.
– Кокетничаешь, – вновь хмыкнул старик, одновременно раскуривая трубку. – Судя по тому, как тебе везёт, проживёшь ты долго.
– Везение может закончиться в любой момент, – заметил Гатов. – Я видел.
– Заканчивается не везение, а вера в себя.
– С этим у меня всё в порядке.
– Вот об этом я и говорю.
Гатов положил тряпку на высоченное колесо и пожал старику руку:
– Доброе утро, Эзра.
– Доброе утро, Павел. – Над мужчинами поднялось облако табачного дыма. – Завтракал?
– Только кофе попил.
– И сразу сюда?
– Ага.
Потому что увлечён. Потому что хочет создавать новое, необычное, странное, но при этом – полезное. И потому что у него получается создавать.
Больше всего на свете Эзра ценил в людях увлечённость, и ему нравилось заботиться о тех, кто увлечён.
– Я принёс тебе пару бутербродов.
– Спасибо. – Павел с благодарностью принял свёрток, но разворачивать не стал. – Не против, если я поделюсь с Мерсой? Он тоже голодный.
– Нет, не против. – Кедо пыхнул трубкой, выдержал паузу, после чего качнул головой: – И всё равно ты лепишь уродца.
– Ты себя в зеркало давно видел?
– А ты – себя? – Старик тихонько рассмеялся.
– Я красив, как дракон из сказки.
– И такой же умный.
– Приятно, что ты это признаёшь.
При взгляде на Павла Гатова, ни при первом, ни при втором и всех последующих, никто, будь он даже семи пядей во лбу, не разглядел бы гениального учёного с солидным академическим образованием и списком изобретений длиной в целую лигу. Невысокий жилистый брюнет – его короткие волосы вечно торчали в стороны, – с ухоженной бородкой, тёмными глазами и слегка оттопыренными ушами, Павел всюду появлялся в чёрных рабочих штанах с накладными карманами и грубом сером свитере с капюшоном, который сейчас, по случаю жары, сменила тоже серая майка. Серая не от грязи, как можно было подумать, учитывая постоянное пребывание Павла в мастерской, а просто серая. По каким-то лишь ему ведомым причинам Гатов одевался только в чёрное и серое. Запястья знаменитого учёного скрывались под многочисленными дешёвыми браслетами из бус, камешков, верёвочек, кожаных ремешков и прочей ерунды, крепкие руки испещрены татуировками, а в левом ухе поблескивала золотая серьга – многие из тех, кто профессионально ходит в Пустоту, твёрдо верят в то, что она способна уберечь от Знаков.
