Они обмывают старику запачканные калом бедра, ягодицы, мошонку, половой член, быстро протирают остальное тело водой с уксусом, насухо вытирают его, меняют постельное бельё. Потом начинают делать всё то же самое с его соседом по палате – тридцатилетним парнем, пытавшимся покончить жизнь самоубийством. Он приходит в себя и пристально смотрит на Веру в тот момент, когда она промывает ему рот. Она слегка вздрагивает от неожиданности, но продолжает делать свою работу под присмотром севшей рядом Маргариты.
10
Когда они, уже изрядно уставшие, стоят напротив койки здоровенного мужика из третьей палаты, почти все части тела которого закованы в гипс или перемотаны, к ним заходит врач, похожий на рыжего борова (его имя Вера еще не запомнила):
– Поменяйте белье у старика из второй палаты, там невозможно дышать! – говорит он раздраженно.
– Мы только что поменяли! – с удивлением и злобой бросает ему в ответ Маргарита.
– Да, правда? Идите посмотрите, он весь в говне!
– Бл…, он чет постоянно срется. Его та смена чем кормит?
– Я откуда знаю! – Округлив глаза, говорит врач, и Вере кажется, что веснушки на его лице темнеют. Он, как и другие врачи отделения, уже давно привык к этим вспышкам ворчливого негодования и знает, как правильно на них реагировать.
– Ладно, сейчас поменяем. А с этим что делать? – втроем они смотрят на двухметрового мужика с исковерканным после аварии телом: его ноги и руки подвешены в воздухе с помощью специальных креплений, из забинтованных ран сочится кровь.
– Идите уберите там, а потом позовете меня с Джохаром, – мрачно произносит врач, – Будем вчетвером его ворочать.
11
К трем часам дня Вера чувствует себя полностью выжатой. Она знала с чужих слов, что работать в реанимации тяжело, но всё-таки не представляла, насколько. Сидя в сестринской и машинально жуя принесенный из дома бутерброд, она думает, хватит ли ей сил, чтобы помыть пол в палатах – Маргарита сказала, что она должна успеть сделать это до четырех. Ноги ноют от усталости, голова гудит от обилия впечатлений. Переломанные израненные беспомощные тела больных ждут своей участи, безрадостной для большинства – их отделение, словно сортировочный центр, еще одна, зачастую последняя развилка судьбы, исподнее жизни. Она обменивается в соцсетях несколькими эмоциональными сообщениями со своими подругами однокурсницами, затем тяжело вздыхает и идет одевать перчатки для мытья полов.
12
Проработав сутки, Вера, как только оказывается дома, сразу идет в душ и долго стоит там под струями теплой воды, несколько раз намыливая свое тело, чтобы смыть запахи, прилипшие к ней за время дежурства. Старая чугунная ванная со стертой эмалью, какой-то вредоносный грибок, поселившийся в вечно мокрых углах. Вода еле течет, кажется, она вот-вот иссякнет, напор очень слабый.
Первый из двух выходных Вера проводит в постели, то погружаясь в глубокий сон, то дрейфуя на его поверхности под аккомпанемент телевизора: бесконечная череда плохих новостей: теракты, катастрофы, рост протестных настроений в обществе, избитые полицейскими студенты, обострение внешнеполитических конфликтов, все более успешные попытки фальсифицировать реальность, массовая, хорошо управляемая истерия. Столько пустых слов и столько крови. Уже вечером, когда начинает темнеть, она заставляет себя встать и поесть. В этой квартире она снимает комнату у семидесятилетней старухи-пенсионерки, но сейчас ее нет, она уехала к себе на дачу. Дай ей Бог здоровья, сдает дешево, не лезет не в свои дела, иногда делится воспоминаниями, довольно любопытными, умеет быть откровенной, но не навязчивой.
Второй день проходит также быстро, она пытается читать, но не может сосредоточиться, предлагает подругам встретиться, но у них полно дел вечером и им некогда. В итоге, она ловит себя на том, что уже час смотрит телесериал, причем актеры в нем играют настолько фальшиво, их интонации и выражения лиц настолько неестественны, коллизии так надуманны и пошлы, что раньше бы у нее это вызвало приступ рвоты, но теперь она смотрит на эти бездарные корчи с каким-то завидным бесстрастием. Проблемы простого люда, так их видят создатели сериалов на государственном ТВ. Что, если они правы? Может быть, пока не попадут в реанимацию или в морг, люди так и живут, вечно споря о пустом, играя бездарно прописанные роли, стараясь стать живым воплощением шаблонов успеха и сексуальной привлекательности? Не имея внутри себя ничего, на что можно было бы опереться, эти жалкие создания, порожденные чахлым воображением состарившегося демиурга, судорожно держатся за свои извне навязанные амплуа, ведь только они дают им чувство стабильности в этом хаотичном мире… Вера улыбается своим мыслям, вызванным усталостью и стрессом – ее жизнь, слава Богу, не похожа на этот сериал, она намного сложнее.
13
Будильник звонит в семь, в восемь она уже должна быть на работе, но ей так не хочется возвращаться в этот кошмар, такой обыденный, неизбывный. Два дня назад, когда Вера уже сняла халат и переодела обувь, чтобы пойти домой, Маргарита сказала ей, что первая смена самая сложная, кажется, что она никогда не кончится, мозг, переполненный впечатлениями, растягивает время, но вторая проходит уже гораздо легче, постепенно всё становится рутиной, тело учится выполнять работу на автомате. Но Веру эти слова напугали еще больше, она представила на миг, как всю жизнь будет работать на этом конвейере смерти, перевозить на койках с колесами тела через реку Стикс, словно одна из слуг Харона, постоянно не высыпаясь, превращая свою жизнь в дурной сон. Тем не менее, деньги ей по-прежнему нужны, и она заставляет себя встать и начать собираться, успокоив себя тем, что это всего на два месяца.
– Привет, Вера, хорошо отдохнула? – спрашивает у нее Маргарита.
– Да, замечательно. С чего начнем?
Переодевшись, облачившись в халат, шапочку, натянув рабочие перчатки, они идут в палату, с которой начинали и в прошлый раз. Вера подходит к старику, поворачивает его на бок, Маргарита уже собирается убрать простыню и постелить клеенку, но Вера останавливает ее жестом.
– С ним что-то не то, он какой-то холодный.
– Да нет, тебе кажется, он должен быть живым, – отвечает Маргарита и вытаскивает из-под старика простыню, но в ее голосе нет уверенности, – Хотя, этот восковой оттенок…
К старику подключен какой-то допотопный монитор, который давно работает беззвучно. Похоже, динамик аппарата специально был сломан, кого-то из санитаров сильно раздражал его пронзительный писк. Маргарита нажимает вначале на одну клавишу, потом на другую.
– Ну, пульс, хоть и слабый, у него пока есть, давление тоже еще держится… – говорит она, – Но ты права, давай оставим его на потом, может, нам и не придется его мыть.
Hard candy
Солнечный блик скользит по лобовому стеклу: шорох сдавливаемой покрышками пыли, ослепительное сияние. Глянцево-розовая, словно облизанный леденец машина медленно подъезжает к стоящей на тротуаре девочке. От нетерпения она приподнимается на носочках, на мгновение замирая, потом перекатывается на пятки и вновь привстаёт на носках: небесно-голубые кеды, потёртые, песочного цвета джинсы. Развеваемые ветром волосы, золотистые, пронизанные светом.
