Артур лежит навзничь, его глаза закрыты, щеки ввалились. Наркоман на соседней койке что-то бормочет в бреду. Несколько секунд Марина смотрит на бледное, обескровленное, но по-детски красивое лицо Артура, потом начинает намыливать длинные, свалявшиеся волосы на его голове. Начав брить, Марина понимает, что лезвие нужно выправить, и, тяжело вздохнув, она идет за кожаным ремнем. Пристегнув один его конец к полой трубе изголовья кровати, она натягивает широкую полоску кожи с мелким ворсом левой рукой, а правой начинает водить по ней бритвой туда-сюда, обушком вперед, по направлению движения руки.
Закончив править бритву, протерев ее салфеткой, она добавляет еще мыльной пены, оттягивает мокрые волосы Артура назад и начинает осторожно их сбривать, стараясь не оставлять порезов. Это довольно муторная работа, и Марина возится с ней минут сорок – под конец она чувствует усталость в ногах. А ведь ей еще нужно поставить этому мальчику клизму, чтобы очистить кишечник, сделать инъекцию раствора глюкозы и много чего еще. «Бл…, когда же уже выйдет с больничного Маргарита, она уже второй раз его берет», думает она, опять вздыхает, и идет искать Джохара.
Когда они заканчивают с основными предоперационными приготовлениями, Марина вспоминает, что врач сказал ей дозвониться до матери мальчика и вызвать ее в больницу, чтобы она подписала необходимые бумаги.
3
– Плохие новости. Его мать повесилась, – дает отчет о проделанной работе Марина: ей удалось узнать номер телефона соседей этой женщины и те рассказали, почему она не отвечала на звонки.
– Почему плохие? Теперь мы можем оперировать его со спокойной душой. Никто не вчинит нам иск! – смеясь, отвечает ей врач отделения реанимации. Его гладкие седые волосы, морщины на лице, выцветшие райки глаз. – Дай мне его карту.
– Я побрила ему голову, вы видели?
– Да, да, я видел. Спасибо.
Врач листает историю болезни Артура, то и дело отвлекаясь и поглядывая на Марину, которая раскладывает по полкам лекарства: картонные упаковки с ампулами, бутыльки из темного стекла. Она излучает энергию, как и всякая влюбленная женщина, и он думает, что ее новый роман отличается от отношений, которые у нее были с мужчинами до этого – возможно, он станет ключевым в ее жизни. Ему нравится следить за метаморфозами молодых сотрудников. В старости становишься всё больше и больше сторонним наблюдателем и все меньше и меньше действуешь сам, размышляет врач, – готовишься к небытию. Эта мысль веселит его, хотя это веселье – мрачное.
– Знаешь, тут до тебя работала медсестра, сорокалетняя матерая тетка, так она верила, что души умерших, когда просачиваются сквозь потолок, оставляют на нем серый налет! – Врач продолжает усмехаться, но что-то в его голосе заставляет Марину слушать внимательно – Поэтому, говорила она, в палатах реанимации такие грязные потолки!
– Но вы то, Николай Николаевич, в это не верите? – спрашивает Марина, косясь через стекло на серый потолок над койками пациентов.
– Не знаю, не знаю, – Николай Николаевич хитро улыбается, – Еще она говорила, что души часто путают божественный свет с электрическим и летят на лампочки, застревая внутри них до тех пор, пока лампочку кто-нибудь не разобьет и не освободит их из стеклянной тюрьмы… Ее, кстати, сбила машина, и она умерла на улице, не дождавшись скорой помощи.
– Ладно, мне некогда, – вздыхает Марина и идет к койке одного из пациентов – ВИЧ-инфицированного наркомана, который то впадает в беспамятство, то приходит в себя, уже на протяжении нескольких дней – Все это похоже на бред.
– Да, жизнь похожа на бред! Вот только чей это бред? – смеется ей вслед Николай Николаевич, и Марине кажется, что он не врач, а чокнутый шаман, наделенный знанием о других мирах, иных ипостасях. В отделении ходят слухи, что ему не так долго осталось: около года назад у него диагностировали рак, прооперировали, но, говорят, лечение не помогло, и случился рецидив. Именно эти слухи о его скорой смерти придают вес даже самым пустым его словам, кажется, как будто за ними скрыто нечто важное. Хотя она и понимает, что его внутренний мир останется для нее чем-то чуждым, он никогда не сможет ей ничего передать, её женское любопытство заставляет ее внимательно слушать его речи. Но иногда Марина чувствует, что он специально запутывает ее, и тогда она, чтобы успокоиться, убеждает себя в том, что он всего лишь эксцентричный старый пердун и она не должна ломать голову, пытаясь разгадать его дурацкие шутки. Седые волосы, такие тонкие, прилизанные, словно кошачья шерсть. Серые радужки, холодный взгляд, в котором все больше безразличия и все меньше доброты.
4
Наркоман приходит в сознание и распахивает свои глаза насекомого как раз в тот момент, когда она начинает кормить его через трубку. Он попал в реанимацию после операции на сломанном позвоночнике. Услышав звонок в дверь и чужие голоса в коридоре, он выпрыгнул из окна своей комнаты, со второго этажа. Так он хотел спастись от вызванных родителями людей, пришедших, чтобы забрать его в реабилитационный центр «Зазеркалье»: ряды ржавых кроватей, к которым прикованы руки наркоманов, их крики, вызванные ломкой, лязг наручников, зеркала на потолке. Ему не хотелось попадать туда вновь, казалось, что земля довольно близко, и он прыгнул, но неудачно. Пластиковый зонд торчит из его носа, глаза пусты, если в них что-то и промелькивает, то это безумие. Ему двадцать пять лет и вряд ли он протянет еще год. Впившись взглядом, он смотрит на Марину с вызовом и каким-то тупым упрямством и через минуту она чувствует резкий запах дерьма – он обделался и ей кажется, что он сделал это специально. Улыбка растягивает его осунувшееся лицо и в ней читается злорадство.
5
Система контроля, он попал на самое ее дно, стал самым жалким из ее рабов. Бритвой отсек все лишнее от своей личности, упростил свое сознание до предела, избавившись от всех целей, кроме одной – поиска новой дозы, способной дать его душе свет, пусть и искусственный, и озарить его внутренний мир подобием божественного присутствия. Каста неприкасаемых, другим людям теперь сложно понять, зачем он вообще продолжает жить, они сторонятся его как прокаженного.
Пока санитарка обмывает его тело, вернее то, что от него осталось, он раздумывает о своих перспективах, а их не много – только мучения и грязная смерть. Эта женщина, вынужденная сейчас убирать дерьмо с его иссохших ягодиц и бедер, в ней есть природная красота, он видит ее даже сквозь гримасу отвращения, которая появляется на ее лице каждый раз, как только она подходит к его койке. В одном из параллельных миров, где он не стал наркоманом и не заразился чертовым ВИЧ, он мог бы влюбится в нее, но сейчас он испытывает ко всем живым, здоровым людям, в том числе к ней, только зависть и злость.
В его прошлом был момент, когда ему казалось, что он почти перехитрил судьбу, еще шаг, и он выйдет за пределы тюрьмы, избавится от ее давления, вздохнет свободно, но… Система не любит, когда с ней шутят: из одной тюрьмы можно сбежать только в другую, они многомерны и занимают всю видимую территорию, внутреннюю и внешнюю. Возможно, конечно, он просто повернул не туда, пропустил нужный ему поворот, когда бежал по этим бесконечным коридорам с камерами предварительного и окончательного заключения, возможно, шанс освободиться все-таки был, но он в это не верит – ему кажется, что тюрьма тотальна и выход из нее только один, хотя и он не гарантирован. Теперь же, когда его поймали, его заставят заплатить, он будет сидеть в карцере своего больного тела, в этом тесном мешке из кожи и клетки из костей, до тех пор, пока плоть не истлеет и не испустит дух. Тот еще будет аромат, не каждый сможет его вынести.
