Пальмы в кадках по углам просторной комнаты. Пышные кожаные диваны, белоснежные, невесомые на вид, парят в нескольких сантиметрах над полом, словно сгустки облаков или взбитые сливки. Тут и там сидят полуголые молодые женщины, которые смотрят на нового гостя с искренним интересом. Их ноги затянуты в черные чулки с подвязками, ступни обуты в туфли, но промежности открыты взору. Некоторые из них ласкают свои набухшие половые губы, заставляя клитор выглядывать из-под капюшона. Они уже готовы принять в себя мужчину.
Так он представлял Рай, когда был подростком.
12
– Ты должен хорошо понять, что не важно, сколько лет тебе будет, когда ты умрешь. Смерть это освобождение, она даруется свыше, ее не нужно бояться. Если ты умираешь, значит, ты отыграл свою роль. Твой внутренний демон, этот вектор развития, приведет тебя к тому концу, который ты действительно заслуживаешь, но рисунок твоей судьбы тебе не доступен, его видит только Всевышний. Доверься своему внутреннему порыву, куда бы он тебя не влек. Сопротивляйся или нет, но все будет так, как изначально предрешено, ибо Бог по ту сторону времени и пространства, а ты – по эту сторону. У Бога нет цели опекать тебя, его инструменты воздействия это боль и отчаяние и они универсальны в своей изощренности. Ты должен пройти свой путь, испить чашу до дна. И ты его пройдёшь. Хочешь ты этого или нет. Тебя по нему проведут за руку. Ты можешь пытаться вырваться, можешь падать и бить землю ногами, но освободить руку ты не сможешь. И даже самоубийство – это только иллюзия свободного выбора и повод сослать твою душу в еще более удушливую тесную тюрьму реальности, одну из тех, которые Создатель может множить до бесконечности. Нет Рая и Ада, нет Чистилища, есть мириады миров, в которых твой дух будет закаляться, но лишь для того, чтобы быть, в конце концов, сломленным окончательно.
13
Джохар сидит за обеденным столом, лицом к окну. Он поставил локти на стол и положил голову на ладони так, что основания больших пальцев закрывают его глазницы. Слабая головная боль, ее мерная пульсация, звук трамвая, проехавшего под окном: лязг колес в мокром воздухе, жужжание двигателя. Он чувствует нависшие в небе тучи, их рыхлую тяжесть, в которую упирается любая его мысль. Эти тучи одновременно снаружи и внутри него, от них не избавиться, они вездесущи, неизбывны. Лето кончается, осенняя слякоть и серость ждут, когда его тело окажется в их владении: вязкая земля, рассеченные лопатой черви, жирная глина. Старая женщина бросает горсть земли на его гроб.
Он трет веки, проводит ладонями по лицу, словно совершая омовение, складывает кисти рук лодочкой, словно в молитве, скользит большими и указательными пальцами вдоль носа, губ, подбородка. Слышит тихие шаги Марины сзади, чувствует, как она обвивает его шею своими руками, целует его в щеку. Джохар оборачивается, чтобы встретиться с ней взглядом, но все исчезает в белом свете до того, как он успевает это сделать.
Неудачное воплощение
Просторная лаборатория залита резким электрическим светом галогеновых ламп. В её центре расположен резервуар цилиндрической формы с толстыми стенками из армированного стекла: огромный, около метра в диаметре, замкнутый в себя шар плоти плавает в нём в густой прозрачной слизи с синеватым отливом. Он равномерно покрыт бледной кожей, испещрённой крупными порами – других отверстий в нём нет. Напротив резервуара стоит пожилой, обритый наголо мужчина в очках с металлической оправой. Его ноги широко расставлены, он приземист и широкоплеч. Его коренастая, неподвижная фигура выделяется своей осанкой среди других, хотя, как и на всех, кто находится внутри лаборатории, поверх костюма на него накинут белый халат. Мужчина сосредоточенно смотрит на этот странный шарообразный организм, как бы пытаясь пронзить взглядом его кожные покровы, поглубже проникнуть в него, возможно даже в самую сердцевину, но что-то не даёт ему это сделать и он испытывает досаду: какие-то старые, уже ничего не значащие образы проплывают перед его внутренним взором – яркие детские воспоминания, недавние похороны его жены.
– Профессор? – один из ассистентов, ещё совсем молодой, даёт ему распечатку результатов последних измерений; он бегло просматривает их поверх очков и сразу же отдаёт обратно – Сказать, чтобы они начинали?
Прежде чем ответить, профессор ещё раз быстро прокручивает в своей памяти все события, которые так или иначе привели его к этому моменту. Пауза затягивается, хотя разветвлений в его жизни вроде бы было не так уж и много. Если они были вообще. Он поправляет очки, смотрит на молодого ученого так, как будто видит его впервые. Потом, как бы приходя в себя, наконец, говорит ему слова, которые тот давно ждёт:
– Да, конечно, скажи им – Он очень долго молчал, поэтому его низкий голос звучит хрипло. Он откашливается, смотрит как ассистент подходит к одному из терминалов, берёт рацию, передаёт его распоряжение операторам томографа (они сидят за стенкой, в соседней комнате). При этом молодой ассистент выглядит таким нарочито серьёзным, что профессору становится смешно: кривая улыбка соединяется на его лице с обычным для него выражением как бы едва заметного удивления. Яркий, кристально чистый свет, едва уловимые вибрации. Назойливые воспоминания, от которых он никак не может избавиться. Профессор обегает взглядом округлые стены лаборатории, поблёскивая стёклышками очков: он знает, что из зеркальных окон на уровне второго яруса за ними наблюдают несколько высокопоставленных чиновников в военной форме – хотя он и не может встретиться с ними глазами, не может увидеть их, но он чувствует их присутствие, их взгляд, направленный сверху вниз. Под рукой главного из этих военных – большая красная кнопка, закрытая предохранительным экраном из прозрачного пластика.
Кольцо томографа начинает скользить вдоль резервуара вверх и вниз, просвечивая шаровидную плоть своим волшебным излучением и постепенно создавая с помощью сложнейших вычислений детальные, трёхмерные модели внутренних органов, до этого момента недоступных для глаз. Множество камер фиксируют во всевозможных ракурсах каждую внешнюю деталь эксперимента: сгрудившиеся вокруг стеклянного цилиндра люди в халатах, которые наблюдают за движением массивного измерительного прибора, люди в халатах, застывшие в ожидании у экранов компьютерного терминала, военные, которые со скукой смотрят на них… Профессор снимает очки, массирует указательным и большим пальцами веки на уставших глазах. Временами ему кажется, что все эти камеры подсоединены к его голове. Шум скрытого в подполье трансформатора ритмичными, мелкими волнами проникает в его мозг через тысячи рецепторов его тела, всё нарастая, упорядочивая бесконечный поток образов, заставляя их по-новому взаимодействовать друг с другом. Неожиданно для всех, свет несколько раз моргает, потом почти совсем меркнет. По потускневшим экранам пробегают полосы помех.
Оставшись в лаборатории один, уже поздно ночью, закрывшись в своём кабинете, профессор долго изучает полученные трехмерные модели внутреннего строения «Объекта 7», выделяя и увеличивая на мониторе то один из его органов, то другой. В самом центре Объекта расположено некое подобие сердца, которое сокращается примерно раз в минуту, неспешно толкая питательные соки по тысячам ветвистых сосудов. К нему плотно примыкает, окружая со всех сторон, гигантский четырёхдольный мозг, слоистый, изрытый извилинами. Он напоминает ядро грецкого ореха или симметрично удвоенный головной мозг человека. Каждая доля соединена с другой «мозолистыми» телами, похожими на куски толстого оптоволоконного кабеля – они должны обеспечивать очень высокую скорость передачи данных. В зазорах между парами смежных частей этого мозга поместились четыре полых органа, наполненных вязкой слизью. Профессору приходит в голову, что нужно взять эту слизь, сделав пункцию, и провести её биохимический анализ. Допив кофе, он встаёт и идёт за необходимым для этого инструментарием.
