Заметив в твоих глазах усталую растерянность, Басс понимающе засмеялся и все с тем же выражением самодовольного превосходства на лице произнес двусмысленную фразу:
– Устали? Я вас понимаю, от меня моя восемнадцатилетняя жена устает.
У него были полнокровные розовые губы восточного деспота и сластолюбца.
Заминка перед входом на кладбище была связана с тем, что почти одновременно с вами приехали две машины с теми, кто желал проститься с «великой безбожницей двадцатого века».
Там были и молодые люди, точнее твои ровесники, так что твои физические кондиции были уже не нужны, к тому же подгребли могильщики – неторопливые, немногословные, с темными лицами и мутными глазами. Один из них, несомненно среди них старший, главный, начальник, тебя поразил, пожалуй даже испугал. У него было обезображенное каким-то страшным ударом расплющенное лицо и деформированный большой рот с отсутствующими передними зубами, отчего боковые торчали, как клыки у зверя. Почему-то он смотрел на тебя, пристально и внимательно смотрел, плотоядно облизываясь и как будто улыбаясь, и от этой как будто улыбки мурашки бежали по спине.
Совершенно, совершенно не хотелось входить на территорию кладбища. «Что я здесь делаю, почему, зачем я здесь? Кто я?! И кто этот человек, почему он так на меня смотрит? – Испуганно и торопливо ты отвел взгляд от того человека и наткнулся на Басса.
Направляясь к тебе, академик споткнулся обо что-то, чертыхнулся и тут же воспользовался этим поводом, чтобы еще раз блеснуть незаурядностью своего мышления:
– Великое слово – «чёрт». Вкусное, веселое и всегда актуальное… Я его по старым грамматическим правилам пишу: чорт! Исключение – исключительное слово… Чорт!
Глядя на него и слушая, ты растерянно улыбался.
– Знаете, о чем мы с вами еще не поговорили?! – продолжил Бассс, подойдя вплотную. – Мы с вами не поговорили о вере! Это даже странно, что вы о ней не спросили. Так вот, источником веры с первого дня существования человека и до последнего является страх.
Ты не ожидал это услышать и очень удивился.
Удивился еще и потому, что только что при взгляде на того страшного человека испытал самый настоящий страх, но никакой ни во что веры при этом не ощутил.
– Страх? – попытался усомниться ты.
– Страх, элементарный страх! Я не стану здесь говорить о силах природы, рождавших в первобытном мозгу соответствующие эмоции и представления, сразу возьмем современность. Церковники очень любят фразу: «В окопах атеистов нет» – как будто это доказывает существование бога и необходимость церкви. Ни черта она не доказывает, кроме того, что, испытывая смертельный страх, человек готов поверить в самое несусветное.
Как я понимаю, страх даже бесстрашную Клару сбил с пути…
Страх – универсум человеческой веры, взыскующий любой формы религиозности, но чаще той, которая находится под рукой. У нас в России это православие. Эта аббревиатура МП РПЦ – прямо монгольский язык, Цеденбал какой-то… Они гордятся «религиозным Ренессансом», якобы охватившем страну, ударными темпами строят новодельный храм Христа Спасителя с пластмассовыми скульптурами работы Зураба Церетели, говорят «о возвращении к истокам» и даже о возрождении мифической, как Атлантида или Беловодье, Святой Руси, а на самом деле – народ, а точнее, народонаселение боится нынешнего времени.
Как огня боится!
Людям страшно, смертельно страшно: от элементарного голода умереть, от незалеченной болячки, потому что денег на лекарства нет, от ментовской пули, от чеченского ножа, от беззаконного судьи, от маньяка с удавкой.
Вы слышали, вчера сбежал какой-то маньяк?
Слышали?
Басс ждал ответа, но ты не мог рта открыть и даже кивнуть – тебя вдруг стал разбирать смех, как тогда, в студенческие годы на похоронах декана, и твое счастье, что академик не стал допытываться, знаешь ты или нет о сбежавшем накануне маньяке, а то бы прыснул смехом, расхохотался бы, и не известно, каким объяснением все это могло закончиться.
Санта-Маркс нахмурился – он не понял твоей реакции, но она ему не понравилась.
– Так вот, – продолжил он свою мысль, – эта первоапрельская шутка маньяка прибавит у москвичей, а особенно, конечно, у москвичек, веры. Никто ведь не защитит, кроме… – Басс насмешливо ткнул пальцем в небо. – Вы меня понимаете?
Ты кивнул, с трудом преодолевая напряжение в шее, тебе совсем не хотелось быть источником веры, тем более таким…
Увлеченный маленькой плотной толпой, ты все же проводил Клару Ивановну Шаумян в ее самый последний путь и, как все, бросил ком мерзлой земли на опущенный в могилу гроб.
Он отозвался глухим звуком.
На могиле Басс произнес обещанную речь – витиеватую, пафосную, большую, и нет нужды здесь всю ее повторять, но важные для нас тезисы привести придется. Академик вдохновенно говорил о новой религии – религии атеизма и, применительно к России – православного атеизма.
– Каждый народ верит по-своему и не верит тоже, а это значит, что у каждого народа свой атеизм, и не за горами то время, когда православных коммунистов сменят православные атеисты, – сказал он и, лукаво улыбнувшись, прибавил: – Слушай, Россия, это я говорю, Израиль.
Еще он говорил о том, что в конце концов в России появится церковь атеизма и будет построен храм атеизма во имя первого атеиста Иова Многострадального, – величественный и прекрасный, на стенах которого будут написаны не набившие оскомину цитаты из Библии, а изречения великих гуманистов и просветителей, и вместо икон и распятий будут висеть портреты и стоять скульптуры ученых, деятелей культуры, революционеров, среди которых «найдет свое место мраморный бюстик нашей безбожной Клары».
Земляничкин морщился и крякал, воспринимая слова своего стародавнего приятеля как басни, а вот внучка его – выспавшаяся, бодрая, розовощекая пионерка, без сомнения, верила и, кажется, видела в своем воображении тот сказочный храм атеизма и себя в нем.
Тебе стало скучно и неинтересно, ты устал от речей могучего старца и, пока он говорил, отделился от толпы и побрел по узкой кладбищенской аллее куда глаз глядят – среди звезд и крестов.
Кладбище было старое, но не старинное, поэтому звезд было больше.
Уже не было слышно голоса Басса, а ты все шел и шел, глядя по сторонам и не обнаруживая особой разницы между жизнью и смертью.
«Вот уж где тебя не ищут и где никто никогда не найдет, – думал ты устало и невесело. – А что? Устроиться могильщиком и жить. Жить, но не быть. Не быть, не быть, не быть! Не значиться, не числиться, не именоваться. Наверняка никакие документы тут не нужны. Вон какие у них рожи… Особенно у того, кто так пристально смотрел и то ли улыбался, то ли хотел сожрать…»
Ты поежился, вспомнив того страшного человека, и торопливо отогнал от себя пугающее и неприятное воспоминание.
И тут же показалось вдруг, что кто-то идет за тобой…
