Книга Свечка. Том 2, страница 150. Автор книги Валерий Залотуха

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Свечка. Том 2»

Cтраница 150

– Не секрет! – охотно отозвался охранник и ответил, хохотнув: – Огурцами!

Ты улыбнулся, благодаря за удачную шутку, и пошел, слыша за спиной, как кривоносый пересказывает ваш разговор невидимому Равилю.

– Слышь, Равиль… Мужик спрашивает: «Чем ваш кольт стреляет», а я говорю – огурцами! Слышь?

В просторном и помпезном фойе с мраморным фонтаном запах выпитого шампанского мешался с запахом резины, талька и неожиданным морозным ароматом больших белых хризантем, которые стояли в высоких вазах. Втягивая носом забытый запах печальной чистоты и торжественной свежести этих красивых осенних цветов, ты остановился у фонтана и немного около него постоял, глядя на искрящуюся в струях воду и слушая его ровное журчание.

– Простите, вы не скажете, что здесь было? Праздник какой-то? – спросил ты у работника в комбинезоне, который сматывал на катушку лежащий на полу черный кабель.

– Наум приезжал, – ответил тот, подавляя отрыжку шампанским, и, не глянув на тебя, пошел дальше, уверенный, что этим все сказано, и ты его понял.

Но в самом деле: все было сказано, и ты все понял.

У нас все так говорят, когда приезжала или приезжает какая-нибудь важная шишка или знаменитость: «Имярек приезжал» или «Имярек приезжает», разделяя время и саму жизнь на до и после приезда этого самого, извиняюсь, имярека.

В тот день, третьего апреля 1998 года, отмечалась пятая годовщина существования Дома свободной прессы, а так как большинство печатных органов в нем так или иначе принадлежали Александру Иовичу Наумову, то не так юбилей, как сам его приезд на праздник стал настоящим праздником. Тем более что олигарх приехал не с пустыми руками: кого деньгами наградил, кого ценными подарками, а кое-кого – особо ценными. Говорили, что главному редактору «Ежедневного бизнесмена» был дарован дом в Испании, а главреду «СтоМа», чья редакция находилась не здесь, а на Баррикадной, – квартира в Париже, даже в «Демократическом наблюдателе» кто-то что-то получил, хотя в этом издании в ряду других олигархов Наума нередко критиковали. Но больше всех получил в тот день сам Наум, который прибыл в ДСП из КДС, из Кремля то есть, где был награжден орденом то ли святого Георгия, то ли святого Василия, то ли какого еще святого – как-то не заладилось у нас с новыми наградами, не запоминаются они, то ли дело орден Ленина – все знали, но это так, к слову. Орден неизвестного нам святого был прикреплен к лацкану пиджака Наума в Кремле не кем-нибудь, а самим Дедом.

Как положено новому ордену, он на груди сиял, заставляя относиться к его гордому обладателю с еще большим уважением. Человек воспитанный, образованный, разносторонне одаренный, Наум, разумеется, не зазнался, он был доступен, остроумен, щедр и задавал тон празднику, который, по общему мнению, удался. Да что говорить, если простые работяги допивали потом дорогущее французское шампанское «Моэт э Шандон», допивали, да так и не смогли допить.

Войдя в лифт, блестящий и прохладный, как операционная, ты увидел себя в большом, в рост, зеркале и невольно задержал взгляд.

Выглядел ты, надо сказать, нелепо, что сам же не преминул с легкой усмешкой отметить: чужие ботинки, чужие штаны, дурацкая куртка с шалевым воротником, спартаковский шарф и диссонирующая со всем этим нарядом огромная книга под мышкой, дурацкая если не по форме, то по содержанию, но худа без добра не бывает, это ты тоже отметил: в данном притыренном типчике невозможно заподозрить сбежавшего из тюрьмы маньяка, впрочем и то правда – не был ты никаким маньяком, да и из тюрьмы не сбегал.

Дело, впрочем, не в этом, а в том, что, взглянув в свое лицо, в свои глаза, увидел вдруг такое, отчего замер в удивлении. Мы знаем, ты никогда не любил фотографироваться и точно так же никогда не любил смотреть на себя в зеркало, потому что никогда себе не нравился, совсем не нравился, а тут вдруг… Нечто едва-едва заметное изменилось в твоем лице, изменив, однако, многое: нервный лоб сделался спокойным, размягченный всегдашней неуверенностью в себе подбородок – твердым, напряженный рот расслабился в приветливой улыбке, а взгляд – растерянный, смятенно обращенный внутрь – стал прямым, открытым, готовым к новому общению и новому знанию, которое не будет уже опровергать и перечеркивать прежнее, но добавлять его, увеличивать, наращивать, делая тебя сильней, спокойней, тверже.

«Я знаю. Я все теперь знаю. Наконец-то я знаю все!» – убежденно и радостно утверждало твое новое естество, не уточняя, что значит – всё.

Все знать нельзя, да и не нужно, нужно знать главное, оно-то и есть – всё, а ты это главное знал…

Даже некоторое, совершенно не свойственное тебе высокомерие, я бы даже сказал, надменность знающего все человека появились в твоем взгляде, хотя, возможно, мне это показалось, надеюсь, что показалось.

Приятно удивленный произошедшей в себе переменой, но не думая о том, о чем я сейчас, мучительно формулируя, думаю, ты нажал на кнопку с цифрой шесть, и лифт бесшумно тронулся и потянулся вверх.

Сколько времени современному (исправному, конечно) лифту нужно, чтобы подняться на шестой этаж? Шесть секунд, пять, а может, даже всего лишь три – что за такую мимолетность можно успеть подумать и понять?

Ничего, разумеется…

Но, слава богу, мы не только в пространстве лифта сейчас находимся, но и в пространстве романа по-прежнему пребываем, и именно сейчас попытаемся понять, что же такое ты теперь знаешь, что дает тебе право так на мир смотреть, что делает твой взгляд не только спокойным и твердым, но и как будто надменным – что за метаморфоза приключилась с нашим героем за истекший период, как нам теперь к нему относиться, чего дальше от него ждать.

Но, чтобы это понять, нам надо вновь оказаться у дома, повернутого к лесу передом, а к городу задом, у открытой двери автобуса на его конечной остановке еще раз постоять. Я глазам своим не верил и ушам, как ты, как вы, Евгений Алексеевич, с бедной женщиной, с ни в чем не повинной Галиной Глебовной разговаривали. «Да мой ли это герой? – растерянно думал я. – Да это какой-то хам трамвайный, точнее – автобусный!» Не считая того памятного случая, когда ты наорал на Дудкину, назвав ее дурой (за это я даже тобой погордился), ты никогда так не разговаривал с женщинами, никогда! Но после Дудкиной ты стыдил себя, рефлексировал, раскаивался, а после Галины Глебовны – нет, ни капельки, нисколечко – вон каким гоголем на мир глядишь.

Что случилось, Золоторотов, кто позволил тебе так себя вести?

Ну да, ты торопился на встречу с Кульманом, назначенную самим Кульманом, и тебе было что ему сказать, а потом нужно было вернуться в Бутырку, обязательно до полуночи успеть и обязательно самому, без сопровождающих, и тут ты тоже знал, что скажешь: «Здравствуйте, я Золоторотов, я вернулся», но не то и не это, не первое и не второе, а иное – третье давало тебе право вести себя с несчастной, потерявшей голову женщиной так, как ты себя с нею вел…

Когда, увидев вошедшего в комнату милиционера, ты грохнулся в обморок (а это был именно обморок, причем от страха, от страха и ужаса, правда не за себя, а за всю ту странную, славную, непостижимо красивую семью Куставиновых и в первую очередь за стариков), не в шесть секунд, и не в секунду даже – в одно мгновение представив себе, как вваливаются в их убогое, но по-своему уютное, всею долгой жизнью обжитое жилище чужие здоровые лбы в черном камуфляже с черными масками на безмозглых бошках, вопя для острастки и матерясь, круша все на своем пути, пластая людей по полу, как животину перед закланием, тыча ботинками в ребра и автоматными дулами в позвоночник, и это только начало, а дальше – больше, дальше – страшнее: тюрьма, допросы, очные ставки, следственные эксперименты и связанное со всем этим унижение, с одной лишь целью – подогнать под ответ поставленную кем-то наверху задачку: «Они все заодно, одна банда», чтобы в газетах написали потом: «Банда слепых насиловала и убивала», а в конце неправедный суд и непосильный срок – в первую очередь для стариков.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация