Джеральд поклонился.
— Мы бесконечно гордимся тобой. Как многие из вас уже знают, Эрнест только что вернулся из Мадрида, где смотрел корриду. Расскажи нам о ней.
И он приступил к бесконечному рассказу, а Хэдли, преданная и добропорядочная жена, стояла возле него, все сильнее хмелея.
Я постаралась обращать на него как можно меньше внимания и погрузилась в разговор с Коко Шанель. Сара говорила, что у Коко роман с герцогом Вестминстерским, а Дотти Паркер уверяла, что Коко знакома и с Эдвардом, принцем Уэльским. Мне было интересно, кто из этих мужчин преподнес ей ошеломительное ожерелье из бриллиантов, жемчуга и сапфиров, которое она надела с простым белым, облегающим платьем. И ее брови — они такие изящные и выразительные… Мне хотелось выяснить, сама ли она их выщипывает.
В то время как я искала убежища от речи Хемингуэя, Скотт, похоже, не мог не уделить своему приятелю того внимания, какого тот требовал. Каждый раз, оглядев зал, я замечала Скотта у локтя Хемингуэя.
И если этим вечером Хемингуэй был королем, то Скотт выглядел придворным шутом — или, по крайней мере, пытался им быть. В самый разгар вечера, как раз когда Коко, прижав ладонь к шее, говорила: «Это потрясающее украшение мне подарил…», меня отыскала Сара и отвела в сторонку.
— Скотт задает гостям очень странные вопросы. Может, ты могла бы сослаться, скажем, на боли в животе и попросить его отвести тебя домой?
— Он все равно потом вернется, как фальшивый грош, — вздохнула я. — Ты же знаешь, какой он в последнее время. Мой муж должен сам захотеть уйти, иначе идея не приживется.
— Что ж, сейчас, похоже, он настроен выведать, какого цвета белье на женщинах вокруг него, считают ли мужчины, что внебрачные связи — это грех, и не может ли Дотти оказаться — цитирую — «хоть и треплом, но малышкой хоть куда».
— О Боже, прости. Скотт сейчас под большим давлением: нужно сдавать роман, а он еще не приблизился к завершению. И все это внимание, в котором купается Хемингуэй… — Я пожала плечами. — Попроси Джеральда поговорить с ним, у него больше шансов его вразумить.
Я направилась в дамскую комнату, просто чтобы скрыться от всего этого бреда. Скрыться не удалось — в углу на стуле сидела плачущая Хэдли.
— Ох, Зельда, — всхлипнула она при виде меня. — Я такая дура. У Эрнеста уже неизвестно сколько интрижка с Полин, и он этого даже не отрицает. Что делать?
Мне нечего было ответить. Может, нужно было познакомить ее с Коко, которая могла бы растолковать нам обеим, как непрактично и нежелательно всецело отдаваться мужчине… Хотя чего хорошего теперь в таких советах?
Когда я снова увидела Скотта, он пытался жонглировать тремя стеклянными пепельницами, и ему неплохо удавалось, пока какой-то незнакомый мне мужчина не крикнул;
— Эй, Фицджеральд, ты-то когда сподобишься написать еще одну книгу?
Скотт метнул в обидчика одну из пепельниц, задев голову по касательной.
— Довольно! — прошипел Джеральд. Он взял Скотта за руку и повел к двери. — Ты же мог убить его! Боже всемогущий, Скотт, отправляйся домой и проспись!
Глаза Скотта наполнились слезами.
— Прости. — Джеральд отвернулся, но Скотт не выпускал его руку. — Прости, пожалуйста. Только не выгоняй меня.
Мне пришлось вмешаться.
— Скотт, дорогой, — успокаивающим тоном произнесла я, — у тебя слегка сбился прицел. Давай вернемся к себе и потренируемся бросать камни в воду. А потом можем вернуться.
— Да! Превосходно. Так и поступим! — Его мутные глаза засияли.
Я вывела его из казино, гадая, как пережить это лето.
В том году на Ривьере гостила толпа народу, и Скотт твердо вознамерился подружиться абсолютно со всеми. Помимо нашей компании, вращающейся вокруг четы Мерфи, там обитала театральная публика и киношники, такие как Рекс Инграм, чья киностудия в Ницце была своего рода вторым Голливудом, и драматург Чарли Макартур, и актрисы вроде Грейс Мур — впервые мы увидели ее в мюзикле еще во время нашего медового месяца в Нью-Йорке, и еще плейбои, которые сбивались в стаи вокруг актрис.
Скотт только и делал, что встречался с разными людьми в казино и кафе, приводил их к нам домой, где они засиживались до утра и отключались где придется, когда хмель окончательно их одолевал. Порой по утрам мы со Скотти проходили мимо храпящего в кресле мужчины или растянувшейся на шезлонге в саду актрисы с размазанной тушью вокруг глаз и помадой вокруг губ, из-за чего она походила одновременно на енота и на клоуна. Гогот рябков, вереницей направляющихся к утренней трапезе, ее не тревожил.
Чтобы не сойти с ума, я старалась все возможное внимание уделять рисованию. Мои мысли были полны Ларионовым и его абстракциями, его готовностью отринуть традиции и реализм ради того, чтобы выразить себя. Сейчас я писала маслом картину, на которой должны были получиться девушка в развевающемся оранжевом платье и маленькая собачка — если выйдет. Узнав столько всего нового, я подняла свои идеалы на высоту, до которой мой талант не дотягивался.
Другая проблема заключалась в том, что мне хотелось оказаться как можно дальше от безмятежной и живописной виллы «Сен-Луи». Хемингуэй бывал там почти ежедневно, и хотя я не могла знать наверняка, подозревала, что он из раза в раз скармливает Скотту советы, как справляться с «безумной» женой вроде меня.
Однажды вечером за коктейлями Хемингуэй заявил при всех:
— Женщина, которая умеет не отвлекать мужа от работы и не мешать его карьере, — это изумительная и благородная женщина.
У него, судя по всему, таких было две, и если Скотт последует рекомендациям друга, он тоже сможет раздобыть себе хотя бы одну.
Хотя состояние моего кишечника здорово улучшилось после курса лечения в Салье-де-Берн, новые вспышки боли заставляли опасаться, что рецидив неизбежен. Страх подавлял меня, лишал аппетита. Я просыпалась почти каждое утро в тумане ужаса, который рассеивался лишь через пару часов.
«Все плохо, — думала я, — и будет только хуже».
Когда я узнала, что Сара Мэйфилд проведет в Антибе летние каникулы, расплакалась от облегчения.
Мы встретились в старом городе в крошечном кафе с видом на «Марше Провансаль» — уличный рынок, где на прилавках под навесами продавали свежую фасоль, петрушку, морковь, ягоды, специи, сотни видов сыров и связки сушеного перца и чеснока. Были тут букетики лаванды, ведра с розами, корзины с репой, картошкой и тыквой. Рядом лежали шелковые шарфы, выкрашенные в цвета, неведомые даже радуге, — они были привязаны к бельевым веревкам и развевались на морском ветерке, словно флаги на корабле.
Едва мы заказали салат-коктейль с креветками, как я выложила Саре все про вчерашний выпад Хемингуэя.
— Они постоянно ходят вместе пить, и он знает, что от Скотта после этого во всех смыслах никакого толку. Он потакает вредным привычкам Скотта, а потом перекладывает на меня вину за последствия.
