Курица, которую я заказал, оказалась столь острой и имела столь специфический и резкий вкус, что если бы не маленькие тонкие лепёшки, которые к ней подали, я не смог бы с ней справиться. Во рту всё горело, меня бросило в пот, и сколько бы я ни пил пива, потушить пожар во рту не удавалось. А Лори хитро щурилась и улыбалась, глядя, как я, стараясь не показать вида, беспрерывно вытираю пот со лба. Подруги практически не притронулись к тому, что им принесли. Они разговаривали, курили и пили. Им было очень весело. А я через какое-то время заскучал. И в тот момент, когда я чуть было не зевнул, Лори вдруг сказала:
– Зачем мы здесь сидим? Пойдёмте перейдём в паб, а то наш мужчина того и гляди уснёт. Что, Юджин, нет в Сибири индийской еды? Наверное, эти нежные люди не смогли бы выжить в твоих краях, – сказала она, жестом указав на официантов и управляющего.
Действительно, я с трудом представил себе этих людей, а главное, такую еду в родном Кемерове, Киселёвске, Ленинске-Кузнецком, Яшкине или на железнодорожной станции Тайга.
В пабе, который был совсем недалеко, обе подруги взгромоздились на барные табуреты возле стойки и тут же заказали выпивку. Лори ткнула пальцем в соседний табурет, предлагая мне сесть рядом. Я сел, получил своё пиво, а они продолжили выпивать и разговаривать. Мне стало грустно и даже обидно за свой первый лондонский выходной и за то, что я ожидал чего-то особенного, а ничем особенным даже и не пахло. Так мы просидели довольно долго. Бывшие балерины прилично поддали и выкурили непонятное количество сигарет. Лори шутила, Джейн и толстый, лысый, очень веснушчатый бармен хохотали до слёз, а я сидел и потягивал невкусный водянистый английский эль. Я чувствовал себя чужим в этом огромном непостижимом городе, чужим для этих двух подруг, у которых за плечами долгая и далёкая от меня, малопонятная жизнь, чужим для этого пива и той еды, которую приготовили своими руками люди из далёкой и неведомой страны.
В конце концов Лори вызвала кэб, рассчиталась за выпивку, не позволив мне даже прикоснуться к своим деньгам. Подруги долго выходили из паба, прощаясь с барменом, потом долго о чём-то говорили возле кэба, как бы прощаясь, а потом уселись в него вдвоём и позвали меня присоединиться. Они продолжали разговаривать всю дорогу до того места, куда мы завезли Джейн, Лори вместе с Джейн вышла из машины, и они опять долго говорили и смеялись. В конце концов они обнялись и попрощались. Лори буквально плюхнулась на заднее сиденье, запрокинула голову и выдохнула так, как выдыхают после тяжёлой и напряжённой работы. Потом долгим взглядом посмотрела на меня и сказала:
– Извини, Юджин. Я всё понимаю. Спасибо за терпение.
Какое-то время мы ехали молча. Я уже стал узнавать знакомые места. И вдруг Лори что-то сказала кэбмену, тот кивнул и повернул налево, в узкую улочку.
– Знаешь, Юджин, – сказала Лори, – я хочу показать тебе кое-что, что тебе понравится. Я думаю, что этим тебе вечер и запомнится. Полагаю, такого ты, кроме Лондона, нигде в Европе не увидишь.
Через несколько минут мы подъехали к маленькой площади, точнее к небольшому скверу, вокруг которого было круговое движение. Кольцо.
Несколько раз днём и вечером я проходил через этот скверик. Он был немного в стороне от моего излюбленного маршрута из театра «домой». Посреди сквера стоял вагончик без колёс, очень похожий на наши строительные бытовки, которые можно увидеть на городских стройплощадках в любой части нашей большой страны. Только этот вагончик, покрашенный светло-серой краской, был очень аккуратный. Из крыши у него торчала чёрная труба. С одного торца в стене было маленькое квадратное окошко, под которым на земле стоял деревянный ящик, видимо, из-под фруктов. А с боковой стороны посередине была дверь с двумя ступеньками. На вагончике нигде ничего не было написано. Окошко и двери днём и вечером были заперты, и вагончик явно пустовал.
Когда мы подъехали, было уже совсем темно, но сквер был освещён фонарями. На прилегающих улицах и вдоль всего кольца вокруг сквера стояло много кэбов разных фирм и компаний. Двери и окошко вагончика были открыты, из трубы шёл дым. В машинах или возле машин на бордюрах и в скверике на раскладных стульчиках сидели много-много индусов, в тюрбанах и без. Одни стояли, курили и разговаривали, другие сидели, читали газеты, некоторые просто сидели молча. Но все что-то пили из чашек, из которых поднимался парок. Наша машина притормозила, и Лори, почему-то перейдя на шёпот, сказала:
– Здесь они пьют чай. Такого чая ты нигде больше, кроме Индии, не выпьешь. Я там не была, но мне кажется, и там такого не подадут.
Из открытой двери вагончика вырывался тёплый свет, в проёме я увидел двух маленьких чёрненьких индусов в светлых одеждах с закатанными выше локтя рукавами. Они трудились у большого котла, от которого валил пар, вылетавший наружу. Один помешивал что-то в котле большим половником. Когда кто-то подходил к окошку, он зачерпывал из котла порцию и наливал в протянутую чашку.
– Пойдём, – сказала Лори. – Они меня знают, удастся попробовать. Вообще-то здесь пьют чай только водители, и только из Индии и Пакистана.
Мы вышли из машины, прошли несколько шагов, и Лори попросила меня подождать. В сквере и вокруг было так тихо… Все говорили каким-то общим шёпотом. Было ясно, что люди отдыхают, что шуметь или даже быстро двигаться – неправильно. У всех собравшихся были спокойные и от этого осмысленные и почти величественные лица. Лори заглянула в дверь вагончика, ей радостно закивали, она что-то сказала и, не подходя к окошку, через мгновение, получила в руки две дымящиеся чашки. С ними она вернулась ко мне. Я взял горячую чашку двумя руками, вдохнул пар и почувствовал запах имбиря… В чашке была совсем белая жидкость, показавшаяся мне густой.
Первый же глоток произвёл на меня сильное впечатление. Я не ожидал, что чай может быть такого вкуса. Он был сладким, тягучим, пряным, острым и мягким одновременно. В этом вкусе было что-то древнее, настраивающее на спокойное и умиротворённое восприятие мира, и бодрящее-пробуждающее одновременно.
– Ну как? – спросила Лори.
– Удивительно, – ответил я.
– Это правильная оценка, – сказала она и усмехнулась. – Допивай и возьми мой. Я знаю, что это вкусно, но я не люблю чай. Сейчас вернёмся домой, и я выпью немного хереса. Допивай, допивай, Юджин. Неудобно здесь долго оставаться. Сейчас это их место.
Лори точно испытывала какие-то особые чувства к индусам. В первый же день моего проживания у неё она мне сказала, что консьержу непременно надо давать десять-двадцать пенни, когда он открывает дверь. Неважно, пришёл я или ухожу. А консьерж всегда опережал меня, всегда мне улыбался и, казалось, совершенно искренне был рад гораздо больше, когда я возвращался, чем когда уходил.
Мы вернулись домой притихшие. Все мои ощущения одиночества и потерянности в этом городе улетучились. Этих усталых таксистов и этот чай я не ощущал чужими, а совсем даже наоборот. Дома Лори принесла к дивану початую бутылку хереса, налила понемногу, мы чокнулись без каких-либо слов, выпили, Лори достала сигарету, поразмыслила и положила её обратно в пачку.
