Нельзя, чтобы работа, которую нужно завершить, вдруг показалась мелочью и чепухой. Даже если на поверку это так и будет, в процессе завершения работы нужно сомнения гнать. Всё будет ясно после премьеры. То есть через неделю.
10 октября
…Теперь я могу уже говорить, что спектакль получился. Наверное, впервые за долгие годы я могу так сказать практически сразу после его выхода.
Я абсолютно не ожидал того, как он будет принят публикой, не рассчитывал на ту реакцию, какую получил на спектакле. До самого последнего дня, до самой последней минуты перед выходом на сцену и даже уже стоя на сцене я ещё нёс в себе огромные сомнения по поводу нужности спектакля кому-нибудь, кроме меня…
Я не помню такой реакции публики со времён первых исполнений «Как я съел собаку» двенадцать с лишним лет назад. Во время тех давних и первых моих выступлений в зале было очень много удивления. Причём удивления с обеих сторон. Я видел, что людям нравится и интересно то, что я делаю на сцене. А поверьте, тогда я был на сцене очень робок и по-настоящему застенчив. К тому же спектакль-то в первоначальном виде шёл чуть больше часа двадцати. Это были какие-то маленькие зарисовки, из которых потом получился спектакль, который вы, возможно, видели. Людям нравились мои первые выступления, и меня это очень сильно удивляло. Думаю, что моё удивление было весьма заметно. А люди удивлялись тому, что видели и слышали… Потом удивление прошло, также с обеих сторон. Я был уверен, что оно никогда больше не вернётся.
И вот 27 сентября я снова испытал незабываемое, но давно не приходившее чувство удивления. Радостного удивления. Я никак не ожидал столь сильной и открытой реакции на то, что звучало со сцены. Я же говорил о ерунде, о мелочах. Я начал с промокашки… А получил из зала мощную волну радости! Точнее, волну радостного удивления. Люди снова, как двенадцать с лишним лет назад, удивились тому, что услышали.
Я рад и даже счастлив оттого, что ошибся, сомневаясь в том, что тема, которой я так скрупулёзно и долго занимался, будет интересна, а главное – важна людям, с которыми мы вместе живём в одном времени и стране. Восемь вечеров я выходил на сцену и опасался, что удивление и радость первых спектаклей как-то закончатся и для зрителей, и для меня. Но, к счастью, ничего не закончилось. Наоборот… В грядущее воскресенье у меня спектакль в Челябинске, а потом два спектакля в Екатеринбурге, затем в Перми. Я уже сейчас с нетерпением жду выхода на сцену.
Ещё месяц назад у меня были серьёзнейшие опасения и сомнения по поводу возможности исполнения этого спектакля в больших залах. А в Челябинске и Перми залы немаленькие. В Екатеринбурге же зал просто огромный, больше тысячи мест. В Питере и Москве залы были скорее камерные… Но я с волнением, а также с не меньшим, если не большим, азартом хочу играть новый спектакль уже в большой аудитории.
В спектакле «Прощание с бумагой» звучит песня в исполнении моей дочери. Во всех предыдущих спектаклях, особенно в «Планете», было использовано много разнообразной музыки. В новом же спектакле звучит только одна старинная народная поморская песня, найденная когда-то в Архангельской губернии. Максим Сергеев написал мне для этого спектакля прекрасную музыку. Я очень долго примерял её и пробовал, но так и не смог с ней совладать. В итоге я понял, что ничего проще и точнее, чем народная песня в бесхитростном, но чистом исполнении, быть не может. Песню эту я услышал уже лет семь тому назад. Наташа давно ходит в школьный фольклорный ансамбль, в который сама же и захотела когда-то пойти. Ей было лет десять, когда она пришла после занятия в ансамбле и спела дома коротенькую песню «Лодочка поморочка», которая меня поразила.
Поразила и жизнерадостностью, и печалью, и любовной мукой, которая, конечно, была непонятна десятилетнему ребёнку. С тех пор я всё время хотел использовать эту песню, но не знал как. Случай представился. Правда, голос уже не детский, но в нём появилось что-то другое… Вот моя дочь и поучаствовала в совместной со мной работе и, я совершенно уверен, не просто украсила спектакль, но придала ему особую чувствительную ноту.
12 октября
Недавно наблюдал в Калининграде трогательнейшую сцену… Калининградские бомжи особенные. Многие из них – этакие секонд-хендовые бродяги. Их можно увидеть в твидовых пиджаках с замшевыми накладками на локтях или в некогда шикарных пальто. Многие из них не прочь витиевато порассуждать, процитировать что-нибудь, припомнить, по каким дорожкам бродил по городу Иммануил Кант. Один даже по-приятельски называл старика Иммануила просто – Моня Кант. Так вот…
Увидел я как-то в солнечный денёк в середине сентября трёх таких городских путешественников, которые грелись на осеннем солнце на остановке. Им было скучно, но никаких дел и занятий они себе придумать не могли. Сидели себе и жмурились. Я проехал мимо и как-то зацепился взглядом. А часа через полтора ехал в обратном направлении. Машина ползла очень медленно, пробка была тугая. И я увидел эту троицу уже возле другой остановки, где они внимательно обследовали урну. Один из них что-то в этой урне обнаружил, страшно обрадовался, а вслед за ним обрадовались и двое остальных. Мне стало любопытно, что же они там нашли. Это явно была не пачка сигарет и не бутылка с остатками содержимого. А они… радостно что-то обсудили, даже приобнялись, потом подошли к скамейке и самым уютным образом на ней разместились. Один что-то долго искал в своём, можно сказать, рюкзаке, нашёл то, что искал, к общей радости троицы. Они сели поплотнее и чем-то занялись. На их лицах, изломанных и измятых жизнью, хулиганами, ментами и собутыльниками, чуть ли не сияли улыбки. Я буквально прижался к стеклу, чтобы разглядеть, но машина ползла медленно. Только когда мы поравнялись, мне удалось разглядеть, что нашли эти бродяги. В руках у них был помятый, но довольно чистенький сборник кроссвордов. Я даже услышал, что они обсуждают: «Еврейский удлинённый пиджак», – сказал один. Другой обрадовался и тут же выпалил: «Ё… Так это ж лапсердак!» – и они, счастливые, начали записывать найденной в рюкзаке ручкой слово.
Вот почему я не научусь водить машину. Сидел бы за рулём – ни за что бы не увидел, ни за что бы не разглядел, не прочитал бы надпись, не увидел бы котов или собаку, не дослышал бы чего-нибудь…
2 ноября
Три дня назад летел в Самару через Москву, между рейсами было два с половиной часа. Всё это время почти без перерывов слушал «ДДТ». Давненько такого со мной не случалось. И Шевчука я давно не слушал, да и такого глубокого музыкального погружения давно не было. Прослушал некоторые песни по нескольку раз. Начал с самых ранних, из незапамятных времён. Все они давно знакомы, а некоторые сами собой заучились наизусть. Но прослушал я их в этот раз не как впервые, но уж точно с какой-то другой стороны.
Впервые «ДДТ» я услышал на службе, в начале 1987 года. К нам попал служить парень из Ленинграда, и у него с собой была кассета любимой музыки. Мы к тому моменту уже прослужили по два года и музыкальных новинок не знали. С той кассеты я впервые услышал голос Жанны Агузаровой и группу «ДДТ». Тот парень тогда сказал что «ДДТ» расшифровывается как Дуст Для Тараканов. На кассете была только одна песня ДДТ – «Мальчики мажоры». Не могу сказать, что мне она понравилась. Всё-таки до службы я слушал «Аквариум», и для меня «ДДТ» были простоваты, прямолинейны и грубы. Но голос и интонацию я запомнил сразу. В голосе и интонации было что-то врезающееся в память раз и навсегда.
