Но я сидел в «Ля Каретт» и наблюдал, как заходят, почти забегают, в это кафе парижанки. Они забегают, беспрерывно что-то говоря. Садятся, не прекращая ни на секунду беседы, не глядя в меню, быстро заказывают привычное. Перебивая друг друга, едят то, что им принесли, кажется, вовсе не замечая вкуса. Так же быстро пьют вино, воду и кофе… И, не в силах прервать разговор, одеваются и уходят, растворяясь в великом городе. И таких парижанок много, они в каждом кафе, каждый день…
Или три парижанина небольшого роста, хорошо за сорок, с тонкими руками, ногами и обязательно с небольшим пузцом, в мягких вельветовых светло-коричневых или тёмно-зелёных брюках, мягких пиджаках или пальто, с неизменными шарфами и чуть красноватыми оттого, что пришли с холода, носами. Раньше они беспрерывно в кафе курили, но теперь это нельзя. И они покорно не курят, только изредка выходят подымить на улицу. И вот в этой троице обязательно один что-то рассказывает, а двое других слушают, один внимательно, другой – рассеянно. И такие тоже в каждом кафе, каждый день.
В этот раз в Париже удалось только пару раз поужинать и побывать на позднем завтраке в любимом кафе…
И как бы на какое-то время, а может быть, безвозвратно, этот город ни терял своё прежнее, неповторимое, странное, сложное и неуловимое выражение, как бы ни изменялось его человеческое наполнение, как бы ни уходило в прошлое что-то, что ещё двадцать лет назад казалось незыблемым, как бы всё громче и плотнее ни звучала не только с окраин, но и уже повсеместно в центре пугающая нас арабская речь…
Всё равно Париж остаётся для многих из нас роскошным и радостным подарком самим себе. Так мы его и ощущаем. Так мы и чувствуем, что мы дарим себе Париж, когда покупаем билеты в этот город, когда бронируем в нём гостиницу, когда намечаем в нём какие-то дела. Париж остаётся Парижем для всего мира. Он по-прежнему очень компактен и при этом бездонен. И пока ещё рубашка, купленная в Париже, доставляет больше радости, чем такая же, но купленная в любом другом месте.
Обратно мы летели непросто. Под конец Париж нам напомнил о себе худшей своей составляющей… Вылетали по расписанию, опять же через Ригу, а стыковка между рейсами в Риге была очень короткая, каждая минута на счету. И мы радовались, что обычно плохо работающий аэропорт «Шарль де Голль» в этот раз сработал чётко и по расписанию. Но…
Улетели мы с опозданием. Почти на сорок минут. Один французский сотрудник аэропорта забыл принести какую-то документацию. Он пошёл за ней, конечно же, не торопясь и вальяжно, и отсутствовал ни много ни мало сорок минут. А это как раз и было время нашей стыковки. Можете себе представить, как я нервничал и злился. А этот служащий пришёл, допивая чашечку кофе из бумажного стаканчика и улыбаясь вполне вызывающе.
Мы прилетели в Ригу, когда наш самолёт должен был уже взлетать. Но нас всё-таки было пятеро, а самолёт в Калининград летает маленький, да и мы были зарегистрированы уже на рейс, поэтому рейс придержали. Друзья позаботились о том, чтобы нас быстро пересадили с самолёта на самолёт. Из-за этого вылет задержался на полчаса. Но мы летели домой.
Мы долетели до Калининграда и стали снижаться, а потом снова набрали высоту. И нам сообщили, что неожиданно в районе аэропорта образовался сильный туман, которого перед вылетом никто не обещал. А лететь нам всего сорок минут. Мы покружили минут тридцать пять над городом, видели знакомые огни, но туман сгустился, и мы полетели обратно в Ригу. Ну а потом такси, гостиница, три часа сна, снова аэропорт, регистрация, досмотр, ожидание, полёт. Совершенно разбитые и усталые, уже засветло, мы прилетели домой. Те, кто нас ждал вечером в аэропорту, и те, кто знал, что мы вылетели и подлетаем, сказали, что туман налетел минут за десять до нашего прилёта, а до этого аэропорт работал в штатном режиме.
Сразу вспомнился тот француз с бумажкой и чашкой кофе. И целый рейс людей, которым пришлось ночевать по домам либо в гостинице и почти не спать. Отменённые или перенесённые дела, что-то нерешённое… Утром в самолёте было больше свободных мест, чем накануне. Кто-то не полетел.
В Калининграде сегодня красотища: солнце, – 10–12 °C, ни ветерка, снег свежий и безупречно чистый, небо нежно-голубое, и дым из труб какой-то мясистый, плотный, уходит в небо под углом 45 °.
29 января
Вчера посмотрел фильм, который всего один раз видел тридцать пять лет назад… Это английский фильм под названием «Круг чистой воды», его показали по телевизору. Не имеет смысла говорить, по какому каналу, их тогда было два, и большой разницы между ними не было. Никаких анонсов фильма тоже не было, тогда не было анонсов, выходила телевизионная программа на неделю: узенькая полосочка в газете на последней странице, которую чаще всего аккуратно вырезали, и она лежала на телевизоре, придавленная обычно какой-нибудь фарфоровой статуэткой. Наиболее внимательные и любящие телевидение люди ручкой или карандашиком выделяли заинтересовавшие их программы и фильмы. Так планировали себе теленеделю. Подчёркиваний случалось немного. Скучнейшие были передачи, скажу я вам! Не думаю, что кого-то мог сильно привлечь фильм со странным и скучным названием «Круг чистой воды». Мы с мамой посмотрели его случайно. Но как выясняется в течение многих лет, таких, как мы, было довольно много. Все, кто видел картину, а её, как я уже сказал, показывали лишь однажды, запомнили это событие.
Что это за фильм? В первую очередь, фильм очень английский. Хотя тогда я этого понимать не мог. Это скромная история одинокого человека, который приобрёл в зоомагазине выдру, уехал с ней в маленькую шотландскую деревню и как-то с ней жил. В конце фильма выдра нелепо и трагически погибает: её убивает крестьянин.
Я смотрел вчера этот фильм без перевода, по-английски. Но самым удивительным образом вспоминал, как это было переведено на русский язык. Я помнил, как звучал по-русски этот фильм тридцать пять лет назад. Запомнились даже какие-то удачные шутки, которые получились именно у наших переводчиков. Запомнились герои… Очень запомнился весь фильм, хоть тогда я его смотрел в чёрно-белом изображении по уже тогда не новому телевизору «Рекорд».
Мало того, вспомнилась сама ситуация и обстановка, в которой мы смотрели с мамой кино. Папа был в очередной командировке. Мы с мамой чем-то занимались, телевизор привычно работал, и мне помнится, что саму картину предваряло вступительное слово, причём, кажется, не киноведа, а зоолога или, возможно, ведущего программы «В мире животных» того времени. Этого я точно не помню. Благо переключать телевизор было некуда. И как-то сам собой, может быть, музыкой, может быть, видами Лондона в самом начале, – а вид Лондона на экране телевизора был тогда в диковинку, – фильм привлёк наше внимание, и мы стали смотреть. Кажется, была весна, не поздний вечер.
У многих людей близкого мне возраста я спрашивал про этот фильм, описывал его, и очень многие его вспоминали, если видели. Потому что если кто-то видел его тогда, забыть не мог. Почему? Не понимаю.
Но боже мой, как же я плакал дня три после просмотра… Видимо, многие тогда пролили слезы…
Я смотрел вчера картину, которую видел один-единственный раз, когда мне не было и одиннадцати. И прошло, шутка ли сказать, тридцать пять лет. Но я даже вспомнил сцену, как герой покупал билет на поезд в кассе вокзала. Ему нужно было купить билет для выдры, которую, как дикое животное, надо было перевозить в коробке или клетке. Выдра у героя была на поводке, и он сказал кассиру, что ему нужен билет на собаку. Тогда кассир протянул герою бланк для заполнения, в котором нужно было указать породу собаки. Герой подумал и сказал… В русском, точнее, в советском переводе он сказал: «Ныряющий терьер». Помню, как я хохотал этой детской шутке. Хохотал до слёз, потому что кассир долго переспрашивал, а герой повторял ему по буквам: «Эн, ы, ря» – и так далее. По-английски герой говорит, что у него дайвер-терьер. Почему память это сохранила?
