Без двенадцати одиннадцать местные люди всё-таки затащили нас в какой-то, тоже многослойный, китайский ресторан, где на первом этаже шли плотные и очень нарядные танцы с голыми плечами и блестящими пиджаками… Там было не продохнуть от духоты, пота и страшно громкого местного исполнения всенародного репертуара.
Нас искренне заботливо провели по каким-то лестницам в отдельный зал с жуткими обоями, овальным столом, дерматиновым диваном и дерматиновыми стульями, к которым сам дерматин был прибит обойными гвоздями. На ужасных обоях висели яркие пейзажи с водопадами. Ещё в помещении был вентилятор.
Нам быстро дали понять, что у нас на заказ есть только полминуты. Нам говорили китайские слова, уточняя: свинина, говядина или курица? А мы просто кивали или мотали головой. Потом нам сообщили, что мы заказали слишком много, но времени на раздумья у нас больше не было, и мы рассудили, что много – не мало. (Мы – это директор моего Забайкальского тура и я. Он в Благовещенске бывал, но в такой сложный день попал впервые.)
Минут через пять-семь овальный стол, рассчитанный минимум на шесть человек был полностью заставлен тарелками с разнообразной едой. Еда была ужасная! Об этой еде я пожалею уже через каких-то пять часов, в самолёте.
Всё это очень отдалённо напоминало китайскую еду, какую мне доводилось есть в разных странах или в России в китайских ресторанах. В частности, свинина кисло-сладкая с овощами была не чем иным, как мелко порезанной плохонькой ветчиной, купленной на самом дешёвом оптовом рынке. Её просто порезали и разогрели.
Я в тот момент тешил себя только тем, что, возможно, там, на другом берегу, именно так и едят, а может быть, для них это даже роскошная еда. Это я так пытался сам себя успокоить, потому что с другого берега Амура исходил яркий разнообразный свет высотных новых домов и блистала иллюминация.
На нашем же берегу буйствовали корпоративы, допивали последнее и дотанцовывали свадьбы, довыкрикивали последние на эту ночь поздравления пьяненькие деды морозы, стояли, покачиваясь у входов в разнообразные заведения, однообразно одетые пьяненькие мужички, курили, выпуская в морозный воздух целые облака дыма, и замедленно моргали хмельными глазами.
Ужасны и унизительны корпоративы сами по себе. Отчаянно беспросветны наши свадьбы по всей огромной стране во всех часовых поясах. Одинаковы везде – у нас.
Но когда это происходит в таком количестве и в таком небольшом городе, это производит сильное и гнетущее впечатление. К тому же совсем недавно я видел приятных, нарядных, разумных и очень симпатичных людей в зрительном зале – как капля в море они растворились в декабрьском субботнем корпоративно-свадебном городе.
Понимаю, что не надо, да и нельзя по таким безумным вечеру и ночи составлять впечатление о городе. Город опомнится, проспится и заживёт повседневной жизнью. Я это знаю. И впечатление от того, что происходило во время спектакля, мне эти вечер и ночь не испортили.
Просто в Благовещенске именно в этот субботний вечер и ночь всё сошлось воедино. Маленький российский город, крошечный на фоне миллионного, маленького по китайским меркам Хэйхэ, безумно веселящийся непонятно по какому поводу, причём веселящийся в основном в китайских заведениях и в одеждах, купленных на китайских рынках, веселящийся, несмотря на стужу, на абсолютно неясные, а скорее всего – тёмные перспективы, – вот такой Благовещенск мне показался весьма символичным.
Всё же в Благовещенске нам удалось найти тихий бар, где мы познакомились с несколькими приятными ребятами. С ними мы и пообщались. Они немного рассказали, как им живётся, как для них привычен и обычен Китай, где они бывают много и часто, а вот уже не припомнят, когда были в Москве. Питер же для кого-то из них был и остаётся мечтой и ощущается далёким и недосягаемым.
Поговорили о музыке, о кино, которые для нас оказались общими и теми же, что на берегу Балтийского моря, что на берегу Амура.
Вылет был очень ранним. Укладываться спать не имело смысла. Я хотел добраться до самолёта и уснуть в полёте – так и получилось.
Ехал я в аэропорт по ещё тёмному Благовещенску, перебирал в усталом и хмельном сознании свежие впечатления. Перед глазами мелькали картинки, а в ушах ещё грохотала музыка безумного корпоративно-свадебного веселья. Я вспоминал этих людей, эти танцы и прямо видел Дон Кихота Ламанчского в исполнении Черкасова. Какие же у него были неподражаемые лицо и интонация, когда он наивно и отчаянно говорил: «Люди! Кто надел эти ужасные маски на ваши прекрасные лица?»
В следующий раз хочу приехать в Благовещенск вне кануна какого-нибудь праздника…
Ехал я по утреннему воскресному Благовещенску, безлюдному, холодному, затихшему, и думал: «Ничего. Проспятся, отдохнут, примут водные процедуры, успокоятся и в понедельник выйдут на работу людьми, потому что по-другому нельзя, по-другому не бывает».
30 декабря
Всего неделю назад, в воскресенье, у меня были очень длинные сутки. Не правда ли, занятно вылететь ранним утром из Благовещенска, лететь семь часов, прилететь в Москву, следом вылететь в Кишинёв – и прилететь в Кишинёв засветло. В прошлое воскресенье в сутках у меня получилось тридцать два часа.
Был в третий раз в Кишинёве, но впервые видел город без снега. Всегда прибываю сюда в декабре. И предыдущие оба раза город был не просто засыпан – завален снегом. В этот раз столица Молдовы была туманна, влажна и промозгла, но было чистенько и без снега.
Когда три года назад впервые смотрел на город с высоты гостиничного номера, он вечером был тёмен, и только центральная улица светилась как некая единственная магистраль. Нынче же городские улицы освещены, а центральная улица и площадь просто сияют рождественским и новогодним убранством. Причём украшены не крикливо, не глупо, а красиво и трогательно.
Однако три года назад настроение людей, с которыми мне посчастливилось познакомиться, было веселее. Они не заводили грустных разговоров о ближайших безрадостных перспективах. Нынче же, в свете новогодних огней, кишинёвские мои знакомцы с печалью поведали мне о том, что, скорее всего, я вижу перед собой исчезающую самобытную страну, почти исчезнувшую культуру, а от города, в котором они родились, прожили детство и юность, остались только общие очертания, без внутренней сути и содержания. Они говорили о том, что неизбежно скорое растворение маленькой Молдовы в большой Румынии, что и у президента, и у мэра, и даже у силовых министров двойное гражданство и румынские паспорта, и что они сами, несмотря на весь свой патриотизм, уже имеют румынские паспорта.
Один мой ровесник сказал: «Для меня всегда было важным и ценным… я гордился тем, что здесь бывали… у нас в Бессарабии… Пушкин и Толстой, для нас всех это было важно. Я молдаванин, и для меня это важно. А для румына это… безразлично. Кто такие Пушкин и Толстой для Румынии?..»
В этот раз я исполнял в Кишинёве «Прощание с бумагой». И этот спектакль в столице исчезающей страны прошёл как-то особенно остро. Кишинёвская публика острее всего реагировала на тему неизбежной и безвозвратной утраты. На тему того, как мы наблюдаем за исчезающей реальностью, но, при всей любви к уходящему, лишь ускоряем расставание.
