Побывал в сельской библиотеке, в нетопленом деревянном доме, где даже портрет Тараса Шевченко выглядел каким-то замёрзшим. В библиотеке, мне сказали, шесть тысяч книг, но, судя по полкам у входа, на которых стоят самые популярные, и в украинской глубинке победили Донцова с Марининой.
Машина, на которой я приехал, произвела большее впечатление на селян, чем я сам. Они над ней посмеивались или сдержанно улыбались, глядя как на диковинку. Меня провезли по всему селу, показали дома и дворы, в которых живут Гришковцы. Ехал мимо мужик на телеге, мне сказали: «Вон тоже Гришковец». Я впервые общался с однофамильцами… и конечно же, многие из них приходятся мне дальними-дальними родственниками.
Когда стемнело, меня пригласили отужинать. Маленький банкет состоялся в крошечном кабинете довольно большой сельской столовой. Почему в кабинете? Да просто это единственное отапливаемое помещение. Накормили обильно, пили отличную самогонку. Уезжал из Сиволожей хмельной, растерянный, запутавшийся в ощущениях и переживаниях и уверенный, что непременно приеду ещё и хочу приехать с детьми. Не знаю почему. Время в Сиволожах остановилось где-то между 1975 и 1985 годами.
Вокруг села бесконечные идеально ровные поля и огромные лесные угодья. Пейзаж очень похож на алтайские и притомские, привычные с детства виды. Может, именно поэтому мои предки остановились именно там. Кто знает.
7 декабря
…Самым важным событием прошедших гастролей ощущаю спектакль, сыгранный в Мариуполе. Этот город для меня накрепко связан с детством. Там жила бабушка, и многие мои летние каникулы проходили в Мариуполе, который тогда назывался Жданов. Бабушка жила на Гавани – в частном секторе, простиравшемся вдоль моря: от рыбозавода до железнодорожного депо. Дома на Гавани были в основном убогие, а в море можно было войти без опасения покалечить ноги о трубы, обломки и арматуру лишь в немногих местах, которые с большой натяжкой можно было назвать пляжами… Морская вода содержала всевозможные стоки гигантских металлургических комбинатов, а в реке Кальмиус (которую местные упорно называют Кальмус) строго-настрого запрещали купаться и рыбу из неё есть – тоже… От рыбозавода регулярно долетали ужасные запахи, а «Азовсталь» и завод Ильича накрывали город сажей и ядовитым дымом… И всё равно для меня это был город у моря, то есть тёплый, южный, наполненный летними радостями и приключениями. Я любил Жданов. Каждую весну считал дни до того, когда из ещё не согретой летним солнцем Сибири поеду к бабушке.
Последнее своё школьное лето я провёл в Жданове в 1983-м и с тех пор до позапрошлого года ни разу здесь не бывал. Почти два года назад я приехал уже в Мариуполь и понял, что Жданов и Мариуполь – совсем разные города. В Жданове было много роз, он был довольно чистым, по нему ездили новые чехословацкие троллейбусы, а бордюры и деревья были побелены. Мариуполь же – мрачный город. Если помните, в знаменитом фильме «Маленькая Вера» фигурирует некий мрачный, беспросветный промышленный город у моря. Так вот, фильм снимался в Мариуполе. Когда смотрел, удивлялся, как можно было так запечатлеть город, в котором я видел столько радостного…
Я опасался, что в Мариуполе не найдётся достаточно зрителей, которые захотят посмотреть мой спектакль, опасался напряжённой атмосферы в зале, опасался, что, очевидно, трудная жизнь, какой живёт город, не позволит людям найти силы для художественных впечатлений…
Я сильно волновался перед спектаклем ещё и потому, что в Ждановском драмтеатре часто бывал ещё ребёнком, а потом мальчишкой. И даже смотрел там спектакли кемеровского театра имени Луначарского, который приезжал на Азовское море на гастроли… Волнение напрасным не бывает. Видимо, оно придало спектаклю особое звучание. И может быть, именно поэтому он прошёл на удивительной ноте. Я видел много наполненных слезами глаз да и сам едва удерживался от слёз.
Довольно долго добирался потом до Донецка. Выпил с другом водки и поехал. Виталик – единственный оставшийся в моей жизни человек из того моего детства. Мы долго переписывались и в детские годы, и даже когда служили, он – в армии, я – на флоте, обменивались редкими, но какими-то важными письмами. Когда мы были далеко, он частенько помогал бабушке.
Он, конечно, ждал моего приезда. Жена наготовила еды, два уже взрослых сына нарядно оделись. Я понимаю, для него мой приезд – весьма значительное и даже волнующее событие. Он почти нигде не побывал, всю жизнь работал на заводе Ильича… А посидеть мы смогли недолго, потому что вечером опустился такой туман, какой я видел только на Дальнем Востоке да и то всего несколько раз. Были опасения, что закроют трассу. Пришлось ехать… И вот остались в памяти быстрые, краткие тосты, торопливые слова, которые так хотел сказать Виталик, но от волнения и спешки, видимо, сказал не то, не так или вовсе не сказал… Долго я ехал сквозь туман, хмелел от выпитого на посошок, потом, наоборот, трезвел… А вокруг был туман, туман… «Вот так и живём, так и живём. В тумане да на ощупь», – бормотал я сам себе, досадуя на обстоятельства и сердясь на себя за то, что не смог уделить достаточно времени тому, кто этого больше всего хотел… Да и сам я хотел того же.
Сейчас я дома. Завтра на день в Москву, потом опять домой. То есть туман не рассеивается.
14 декабря
Наш дом засыпало снегом. Кажется, дом даже чуть просел и покряхтывает под его тяжестью. Мансардные окна невозможно открыть, и свет сквозь них едва пробивается. А снег за окном всё падает и падает, причём отвесно. ТИШИНА! Тихо и прекрасно… Вот не нужно было бы ещё выходить из дома, ездить в магазин, отправлять детей в школу, делать хоть какие-то дела… Потому что это только в нашем квартальчике тихо и красиво. Чуть в сторону – и тут тебе практически транспортный коллапс в городе, не готовом к таким снежным испытаниям.
Всегда с наслаждением читал у Туве Янсон про засыпаемый снегом Муми Дол, где и когда все дела могут затихнуть до весны, потому что все дела сосредоточены в доме. Поэтому Муми Тролль мог уснуть до весны, не беспокоясь, что пропустит что-то важное. Прекрасное и, может быть, самое ценное ощущение – это что в твоём доме, в твоём окружении и в твоём, как бы то ни было, вполне ограниченном мире происходит всё самое главное…
Недавно перестал существовать русский «Newsweek». Закрыли по причине убыточности. То есть, проще сказать, его мало читали, и он плохо продавался. Я страшно удивлён, потому что практически все мои знакомые, приятели или просто приятные мне люди читали NW. Нам нравился журнал, мы обсуждали отдельные статьи, мы к нему привыкли. Никаких других еженедельников я не читал, и у меня было ощущение, что NW – самый популярный и востребованный. А его – бабах! – и закрыли. Оказывается, никакой он не популярный, а совсем наоборот. И значит, узок наш круг, «страшно далеки» мы от народа. Меня буквально потрясло закрытие NW именно осознанием узости наших рядов…
Здорово было бы, если бы снег шёл и шёл, и не нужно было бы платить за газ, за свет, и в доме не было бы телевизора и других источников информации, а книг в доме было бы без счёта, еда в холодильнике не иссякала, все были бы здоровы, и не было бы никаких причин выходить из дома, а если бы кто и постучал в дверь, то только друзья, с целыми сугробами снега на шапках и плечах, друзья, которые принесли бы не новости, а гостинцы…
