– Leider, ja. Das ist mir bekannt.
– Ist Ihnen dann ebenfalls bekannt, dass er bei der Anhorung ausserte, er sei vor einem Jahr mit Ihnen auf einer Kriegsinspektionsreise gewesen…
– Kriegsinspektorenreise, Sonderfuhrer.
– …und habe dort den Oberleiter des Oberst-Lehrganges von Truchin mit dem Ziel einer Verschworung fur eine antisowietisch-faschistische Organisation angeworben. – Зиверс сделал паузу, желая насладиться произведенным впечатлением, но надменное лицо Трухина оставалось равнодушным. – Was sagen Sie dazu?
– Ich sage nur, dass die Aussagen des ungluckseligen Pavlovs moglicherweise die einzigen waren. Oder auch, dass ich keinen hohen Rang hatte, ich war nicht Mitglied der Partei. Ich bitte Sie, wer braucht mich schon?
– Und dennoch gibt es Hunderte wie Sie, und sogar solche mit tieferem Rang.
– Ich kann Ihnen nicht mehr berichten, Sonderfuhrer. Und meinen Bruder, Sergej, haben sie ein Jahr vor dem Krieg gegen Finnland trotzdem festgenommen und erschossen. Also… entschuldigen Sie, Sonderfuhrer.
– Aber Truchin, Sie haben meine Neuigkeit nicht mal zu Ende gehort!
[39]
– крикнул ему в спину Зиверс.
– Ich hore.
– Die Leitung hat die russische Diaspora in Berlin um Hilfe gebeten. Bald werden Postsendungen eintreffen…
– Danke, мне вполне хватает пайка.
– …und die Gottesdienste werden erlaubt werden
[40]
.
И губы Трухина свел мучительный спазм.
Господи, сколько он не молился в открытую? Перед глазами запрыгали разноцветные огоньки лампадок в комнате у няни, куда он заходил вечером, уже простившись с родителями. Они казались светом волшебного царства, великого царства справедливости и добра на всей земле. Голые коленки на сухом теплом полу, старательно вжимаемые в плечи и лоб детские пальцы, сладкие слова, повторяемые за няней… Владыко, прости беззакония наша… Неужели так и прощал? Огоньки незаметно превратились в розовое зарево Пасх. Братья в гимназических мундирах, отец, прикалывающий перед зеркалом ордена, мать в шелке, с напудренными волосами. Они никогда не ездили на эту службу, а шли пешком. Упоительно было идти светящимися каждым домом улицами, когда из всех дворов под лай собак, под скрип калиток вытягивался праздничный народ, а меж деревьями сверкали усеянные фонариками колокольни. Сплошным гулом ревели колокола, но все их медные голоса перекрывал тысячепудовый бас собора. Земля вокруг храма уставлена глиняными плошками, а чуть подальше, на самом берегу пылали бочки из-под нефти и смолы, и от их огней красные стены церкви пылали еще жарче. Волга расстилалась черным зеркалом, хрустели льдины, струились звезды… Он был в самом центре готового свершиться чуда. А потом отходила заутреня, и начиналось христосование, священники и клир стояли на амвоне, а перед ними лился бесконечный людской поток. Троекратные поцелуи, красные яички из руки в руку, бельевые корзины разноцветных яиц… Там, на Дебре, он впервые поцеловал крестным поцелуем Валечку… А на улице уже заря, от которой розовеют вывернутые на берег сахаристые льдины, гудят пустынные площади. На Губернаторском родителей, сестру и няню уже ждала карета, а они с братьями возвращались опять пешком, по бульвару уже насвистывали птицы… И он ни за что не отдаст этих воспоминаний.
А сегодня Покров, как он смел забыть?!
И, вернувшись в барак, Трухин быстро и практически без помарок набросал программу новой партии, цель которой заключалась в свержении советской власти и установлении демократического строя в России.
Завтра эта бумага ляжет на соответствующий стол, потом, скорее всего, пойдет по соответствующим инстанциям – словом не затеряется. И обратной дороги уже не будет.
Да и какой, собственно, дороги? Куда? Какие есть варианты?
Забиться в свой кокон, выжидать и выживать, приспосабливаясь к обстоятельствам? А разве последние двадцать с лишним лет он жил как-то иначе, разве не устал смертельно от такого существования? Да ничем хорошим оно в нынешних обстоятельствах не обернется.
Героический побег в духе генерала Корнилова? Но Лавру Георгиевичу было куда бежать, и главное – зачем.
Сопротивляться? Как? Не большевистское же подполье устраивать, в самом деле?..
Перед Федором открывался лишь один путь – безрадостный путь князя Курбского. Правда, те, под чью руку отошел мятежный боярин, разве что вздорностью своей и спесью выделялись из прочих, тогда как эти… Трухин плотно прикрыл глаза, и на изнанке век заплясали рожи сладчайшего фюрера и высших его клевретов – как картинки из учебника по судебной психиатрии. Да, это вам не юнкерство-пруссачество, не Гинденбурги и Макензены прошлой германской войны, а такая же донная человеческая муть, вынесенная на поверхность в мире, взбаламученном Великой войной, что и те нелюди, что четверть века насилуют родную страну.
А теперь один гад напал на другую гадину и грызет насмерть. Гадину-то пусть сожрет, а Россию… Россией подавится…
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Из истории владения села Паникарпова предками Ф. И. Трухина
Село Шахово Судиславльского уезда Костромской губернии, на окраине которого располагалась усадьба Паникарпово, известно с 16 века. В 18 веке оно же упоминается как вотчина Костромского Богоявленского монастыря, само же сельцо Паникарпово (Поликарпово) в 18 веке принадлежало дворянам Скрипицыным. Затем усадьбой последовательно владели Анна Кологривова, племянница А. А. Скрипицына, костромской губернатор Н. Ф. Пасынков и его наследники.
В 1850 году Паникарпово было куплено Иваном Моисеевичем Бычинским и его женой Александрой Яковлевной, после чего, в 1858 году оно перешло в совместное владение его наследников: дочери Юлии Трухиной, малолетнего сына Николая и дочери Елены (в замужестве Бегичевой) В состав именья, помимо сельца Паникарпова, входили деревни Белореченской волости Клово и Малое Иваново, в которых проживало 107 крестьян. Земли под усадьбу отмежевано 113,5 десятины. При усадьбе содержалось 16 дворовых. Юлия Трухина и ее муж, Алексей Трухин, прослуживший беспорочно 25 лет и вышедший в отставку в чине полковника, передали усадьбу сыну Ивану, родившемуся в 1858 году.
