Стази, зажмурив глаза, рассказала о Герсдорфе, замке, работе, Ленинграде. Верена, не перебивая, слушала, иногда черкая что-то тонкой ручкой в крошечном блокноте.
– Хорошо. Вернитесь сейчас в приемную, вот пудра, помада, приведите себя в порядок немедленно. Никому ни слова. Я сделаю все, что могу, хотя, думаю, вам известно, что аборты в Германии запрещены. Ничему не удивляйтесь и не показывайте виду, что бы ни случилось. Идите же.
Стази, пошатываясь, подошла к двери и уже открыла ее, как ей в спину раздался убийственный вопрос:
– Но кто тот, ради кого вы идете на такой риск?
Стази только до крови прикусила себе руку.
– Он ничего… ничего не должен знать… он не знает…
– А, так он здесь?! Русский?! – Стази молчала. – Смешная девочка, я все равно пойму. Впрочем, уходите же быстрей.
Время шло, но ничего не происходило. Рудольф покидал Бадсфельд все чаще, но зато пребывание старого барона стало продолжительней, и он нередко пускался со Стази в отвлеченные разговоры о Германии и России, никогда не упуская случая заметить, как она поправилась и похорошела.
– Вы стали настоящей немкой, фройляйн. Еще бы пара-тройка прелестных малышей, и я готов примириться с вашим дальнейшим и окончательным нахождением в моем замке. Удивляюсь, куда смотрит мой сын. Все эти жалкие потуги изменить политику, создание мифических отрядов – какая детская возня. У этих, нынешних, напрочь отсутствует чувство мистического – поэтому всю мистику полностью прибрало к себе СС, извратив и опорочив. Дураки и те и другие! – И старый барон ласково похлопывал Стази по щеке, и она каждый раз с ужасом ожидала, что сейчас он потащит ее в постель. И ей придется согласиться.
Оставаясь у себя наверху, одна, в длинные осенние ночи, Стази суеверно пересчитывала сроки, проверяя свое тело так, будто оно было чужим, враждебным и уже почти мертвым. От бессонных ночей или от беременности под глазами у нее легли черные круги. Несколько раз она пыталась как бы невзначай жаловаться Рудольфу на то, что она устала, что ей душно в старом замке, но Герсдорф, уже глядя на нее практически как на жену, уверял, что это глупости, и что дело женщины ждать своего возлюбленного и не роптать. Тем более когда мужчина занимается столь важным и ответственным делом.
– Я уже говорил тебе, что месяц назад штаб группы армий Центр одобрил, наконец, план деятельности русского освободительного комитета, и сейчас мы намерены выпустить листовки с воззванием в количестве миллиона! Представляешь, миллиона! Такого еще не было! И момент отличный: мы наступаем, и высшему составу Красной армии эта листовка может показать путь в новое будущее, а красноармейцев убедить в бессмысленности их сопротивления.
– Так разве я не нужна сейчас в Берлине, где идет такая бурная работа?
– О, сейчас не сорок первый, квалифицированных переводчиков хватает, и мне гораздо приятней видеть тебя в замке, а не в прокуренных вонючих берлинских канцеляриях.
И снова беспросветные дни, отчаянные ночи, ненависть к собственному телу. Стази с ужасом заметила, что она все реже думает о Трухине, что все ее мысли и чувства сосредоточены на происходящем в ней. Она пыталась заставить себя не думать и не ощущать, но всё было бесполезно. О, если б она могла увидеть его хоть издали, дотронуться до короткостриженой лепной головы! Неужели эта баронесса обманула ее, и ей навсегда придется остаться в этом замке Синей Бороды, исправно рожать детей, стать добропорядочной немкой?! Времени оставалось совсем немного, и Стази твердо решила, что не будет ждать после срока ни дня. Она уже приготовила веревку, украв ее у старого садовника, и несколько раз проверила прочность балки в зале, повиснув на ней на руках. Единственное, что она позволит себе, – перед смертью добраться до Циттенхорста и увидеть его. «А если он уже не там? – холодным потом облила ее мысль, не приходившая раньше в голову. – Теперь, при нынешних событиях его могут отправить куда угодно» И даже письма не написать…
Но в один из последних вечеров, когда в парке угрожающе скрипели старые ильмы, Рудольф вернулся озабоченный и сердитый.
– Как это по-русски называется – накаркала? Вот, читай! – И он бросил на столик маркетри распечатанное письмо со штампом отдела пропаганды ОКВ.
Дрожащими руками Стази взяла письмо, другой рукой туже запахивая полы шелкового халата, чтобы не открылась пополневшая грудь. Ее как переводчицу вызывали в Берлин для перлюстрации писем русских курсантов во вновь созданном ОБФ
[128]
. Срок явки стоял на следующий же день.
Первым порывом Стази было сопротивляться всеми способами. Верена знает только про Бадсфельд и уже не сможет помочь ей, но постепенно ей вспомнились и слова Трухина о Берлине, и напутствие Дистерло ничему не удивляться.
– Что ж, это приказ, – вздохнула она.
– Зато мы будем почти вместе, у меня в Берлине припасена отличная квартира. Когда я там по делам, то, разумеется, предпочитаю гостиницу, но с тобой… – И он на руках отнес ее в спальню.
– Погаси свет, – потребовала Стази, как делала последнее время. «Он не отпустит меня, – вдруг ясно поняла она, как можно сильней втягивая живот, – никогда не отпустит…»
Наутро за Стази приехала штабная машина, она безучастно села и долго ехала, закрыв глаза. Жизнь рушилась – и рушилась окончательно, гораздо страшней, чем под лужским мостом. Сил думать о прошлом и о высоком у нее больше не было, она стала просто куском плоти. «Это расплата… расплата… за что? Я не меняла своих взглядов… неужели только за то, что отдалась врагу, без любви, без нужды. Не за кусок хлеба даже… И Бог за это отобрал у меня любовь, которую я ждала, которая редко кому выпадает… И он никогда не узнает обо мне правды – что я умерла только из-за любви к нему, моей гордой, моей растоптанной любви…»
Она очнулась от прикосновения легкой руки.
– Wie fuehlen Sie sich?
[129]
– Рядом в новой непонятной форме сидела Верена, безукоризненная и стройная. – Говорите по-русски. Все в порядке. Я устроила вам вызов, он настоящий, скажите спасибо великодушию графа фон Штауффенберга, мы с ним давние друзья. – Она слегка усмехнулась. – На самом деле ваша реальная работа начинается через три дня, поэтому сейчас мы едем в клинику доктора Кэмпф, это моя подруга. Но там – только по-немецки, несмотря на то что среди сестер есть русские. За ними следят, стараются подставить. Недавно немка свалила обожженные по неуменью ножки младенца на русскую, и ее арестовали за преступление, сделанное из ненависти к немецкому народу… Вот так. Это все, что я могу для вас сделать, дальше будете действовать сами.
– Спасибо, – только и могла проговорить Стази, чуть заметно пожимая невесомую руку.
– Спасибо, – вздохнула Верена. – За такое не благодарят, девочка. Спасибо скажете доктору… да еще вашей синеглазой любви.
