Одна из дверей дальней от меня секции была открыта, и через нее сочилась наружу вереница людей. Юное создание в синем плаще, держась рукой за металлический косяк, добросовестно контролировало их истечение. Здесь происходил заключительный этап процесса возвращения людей с небес на землю.
Поморгав, зажглись лампы еще в одной секции. Над ее входом высветилась неоновая надпись: «Идет посадка на рейс…», и тут же над местностью загрохотал гнусавый голос, объявивший посадку на Питер. Сейчас здесь станет людно.
Подойдя вплотную к юному созданию, я некоторое время смотрела на нее в упор очень серьезными глазами, пока ее рассеянное по пассажирам внимание не обратилось целиком ко мне, и заговорила не раньше, чем почувствовала, что вопрос о принадлежности моей персоны уже вертится у нее на языке.
Состроив гримасу, напоминающую улыбку, и воспользовавшись информацией с карточки, пришпиленной к ее груди, я с холодной вежливостью проговорила:
— Привет, Оленька, у тебя все спокойно?
И после паузы, достаточной для формирования ответа, но слишком короткой для его произнесения:
— Дмитрий на месте?
Действовать дальше пришлось бы нагло, если б судьба не послала пассажира с невероятных размеров баулом.
— Это безобразие! — Положив руку на плечо Оленьки, я слегка подтолкнула ее в сторону тащившего этот багаж.
— Такие мешки запрещено брать с собой в салон, это не ручная кладь, туда пулемет упаковать можно, я рапорт подам на экипаж!
И, отодвинув Оленьку в сторону, я, до предела возмущенная, решительно вошла в дверь, внеся небольшую сумятицу во встречный людской поток.
Мне везло, и явно в конце дня везло больше, чем в начале. По крайней мере, проникнуть на летное поле за счет вранья, состоявшего всего из пары фраз, я никак не рассчитывала. И в накопитель, назначенный для питерского рейса, я попала совершенно свободно, через дверь, хотя ее обычно держат на замке до самого вывода пассажирского стада к самолету. Это было замечательно. Я серой мышкой пристроилась на скамеечке в уголке, надеясь на незаметность и удачу в дальнейшем. Вскоре помещение стало быстро заполняться людьми, и опасность быть замеченной и выдворенной миновала. Несмотря на владевшее мной возбуждение и желание высмотреть свой «объект» сквозь витринное стекло стены, я продолжала сохранять неподвижность до появления среди толпы мадам Шубаровой. Выждав еще малое время и убедившись, что процесс прощания она закончила и попыток к общению с внешним миром не предпринимает, я взяла на себя смелость окликнуть ее:
— Элла Владимировна!
Среди суеты, гула голосов и разнообразных шумов мой оклик прозвучал совсем негромко, однако достиг нужных мне ушей, заставив мадам завертеть головой.
— Элла Владимировна, идите сюда, здесь можно присесть.
Она меня заметила. На ее лице отразилось радостное удивление, и наша встреча состоялась.
— Боже мой, Танечка, как это неожиданно! Из багажа у нее был только кейс, который, усевшись рядом со мной, она разместила у себя на коленях.
— Неужто вы тоже летите? А как же Стас?
— Нет, не лечу. Не удержалась от искушения задать вам на прощание несколько вопросов.
Тянуть резину не было времени. Мне необходимо успеть удовлетворить любопытство не позже окончания процедуры проверки документов и фильтровки багажа улетающих.
— Вы уж извините, но я прямо к делу, — начала я. — Кто сейчас регистрировал ваш билет?
— Понятно, — она глубокомысленно качнула головой, — вы проверяете мое окружение. Или уже вышли на негодяев?
И в ответ на мой бессловесный протест:
— Хорошо, хорошо, я все понимаю! Немного посмотрели за нами, не так ли? Регистрировал Игорек Чадов, мой помощник по барам.
— На чем вы подъехали сюда?
— На машине! — взглянула на меня недоуменно: мол, на чем же еще?
— Какой марки машина? Цвет?
— «Ауди», по-моему, бордовая. Татьяна, в чем дело?
Я успокаивающе коснулась ее руки:
— Все в порядке. Кто вел машину? Чья она?
— Да Чадова же. Он и вел.
Ага, вот как. Значит, что-то я все-таки проморгала. Хотя, не зная этого Чадова, имела право его не заметить. Он же опознать меня мог.
— Вас провожал кто-нибудь еще?
— Страдаев Иван Антонович.
Я почувствовала, как поджимается живот.
— Кто это?
— Старый знакомый, еще по Москве.
— Расскажите о нем вкратце, буквально в двух словах.
— Приятель мужа, его коллега по «Внешторгу». Холостяк. Обаятельный человек, знаете. Друг семьи. Всегда был в очень хороших отношениях со Станиславом. Сейчас занимается финансами. Мы и сюда, в Тарасов, перебрались не без его помощи.
Шубарова развела руками — все, мол. Сквозь сумбур, воцарившийся вдруг в моей голове, продавился несложный, связанный с предыдущими вопрос:
— Итак, вас было трое: вы, Чадов и Иван Антонович?
Шубарова склонилась ко мне и тихо спросила:
— Танечка, за нами наблюдали? Был кто-то еще?
— Никто за вами не наблюдал, кроме меня, — успокоила я ее.
У меня чесался язык от множества вопросов, но я и так могла ее насторожить, уже не исключена возможность ее тревожного звонка Джентльмену, или как его там. Через несколько часов, после прибытия в Питер, это сделать было элементарно. И он, вполне резонно решив, что я подобралась к нему на недопустимо близкое расстояние, мог просто шлепнуть меня. Ну, хотя бы в подъезде, чужими руками и без всякой предварительной беседы.
Поэтому тему Джентльмена я развивать не стала, напротив, стремясь замаскировать направленность моего интереса, побеседовала с Эллой Владимировной о работниках ее баров и особый упор в расспросах на всякий случай сделала на метрдотеле ресторана. Пожелав подзащитной счастливого пути, я прорвалась через милицейский и досмотровый кордоны, возмущенно объясняя им, что являюсь всего лишь провожающей, и оставляя без внимания их требования рассказать, как я смогла проскользнуть мимо их бдительных глаз так недопустимо далеко. Наконец, взъерошенная и счастливая, оказалась на свободе.
Дело было сделано. Пусть недостаточно профессионально, зато ловко и с изрядной долей здоровой наглости. Результат поражал меня своей неожиданностью. Отложив его осмысление на недалекое будущее, я не спеша зашагала все по той же тропинке вдоль бетонной стены прочь отсюда.
* * *
Место мне было незнакомо, и теперь в поисках машины пришлось изрядно поплутать по дворам. Наступающие долгие осенние сумерки задачу мне не облегчали. Вышла я к ней со стороны какой-то помойки и не сразу узнала свою красавицу. В мое отсутствие она послужила объектом детских игр, и теперь на ее капоте красовалась коллекция консервных банок, а к дверце был прислонен детский велосипед без седла. Повреждений не было, а против прочего я не возражала.
