21
Ко времени выписки пять недель спустя Джайлз выучил тысячу немецких слов, но не смог поработать над произношением.
Будучи прикован к постели, он также провел бессчетные часы в попытках вспомнить, как выполнял свои обязанности Дженкинс. Он упражнялся во фразах «Доброе утро, сэр» с почтительным кивком головы и «Не угодно ли попробовать это вино, господин полковник?», переливая воду из кружки в баночку для анализов.
– Держись скромно, никогда не перебивай и помалкивай, пока с тобой не заговорят, – наставлял его Бэйтс. – Вообще вспомни, как себя вел, и делай точно наоборот.
Джайлз чуть не врезал ему, но знал, что Бэйтс прав.
Бэйтсу разрешали навещать Джайлза два раза в неделю по тридцать минут, но он успевал коротко рассказать ему о порядках в личной столовой коменданта. Он заставлял его заучивать имена и звания офицеров, их симпатии и антипатии и предупреждал, что майор Мюллер из СС, отвечавший в лагере за безопасность, ничуть не джентльмен и невосприимчив к добрым манерам, особенно старомодным.
Навестил его и бригадир Тернбулл, который с интересом выслушал планы Джайлза на ближайшее будущее после выписки из лазарета в лагерь. Бригадир ушел впечатленный и вернулся через несколько дней с кое-какими собственными соображениями.
– Комитет спасения уверен, что фрицы не позволят вам работать в столовой коменданта, если узнают, что вы офицер, – сказал он Джайлзу. – Для того чтобы ваш план имел хоть какой-то шанс на успех, вам придется стать рядовым. Поскольку под вашим командованием служил только Бэйтс, ему и останется держать язык за зубами.
– Он сделает все, что я скажу, – ответил Джайлз.
– Но не более того, – предупредил бригадир.
* * *
Когда Джайлз наконец выписался из лазарета и перебрался в лагерь, он удивился царившей там дисциплине, особенно для рядовых.
Все напомнило ему дни, проведенные в дартмурском лагере Ипр: ноги на пол в шесть утра да старший сержант, который, разумеется, обращался с ним не как с офицером.
Бэйтс, как и встарь, обгонял его на забегах в умывальную и столовую. В семь утра было построение на плацу, где всех приветствовал бригадир. Как только старший сержант командовал «Разойдись!», его подчиненные развивали бешеную активность до конца дня.
Джайлз никогда не пропускал ни пятимильного кросса – двадцать пять кругов вокруг лагеря, ни тайных уроков немецкого в отхожем месте со своим репетитором.
Он быстро понял, что лагерь для военнопленных в Вайнсберге имел много общего с ипрскими казармами: открытая, не защищенная от ветра местность со скудной растительностью; десятки бараков с деревянными нарами, матрацы с конским волосом и никакого обогрева, кроме солнца, которое, как и Красный Крест, лишь изредка появлялось в Вайнсберге. Был у них и свой старший сержант-майор, который без устали тиранил Джайлза, считая его ленивым гаденышем.
Как и в Дартмуре, лагерь был окружен высоким проволочным забором с единственным входом, он же выход. Разница была в том, что никто не ходил в увольнение, а часовые с винтовками, разумеется, не козыряли, когда ты выезжал из ворот в своем желтом «MG».
Заполняя трудовую анкету, Джайлз написал в графе «имя» «рядовой Джайлз Баррингтон», а в графе «прежний род занятий» – «сомелье».
– А как эта чертовщина зовется на родине? – спросил Бэйтс.
– Винный стюард, – снисходительно ответил Джайлз.
– Тогда какого черта не написать сразу так? – сказал тот, разрывая анкету. – Если ты, конечно, не собрался в «Риц». Давай пиши заново, – добавил он, откровенно злясь.
Джайлз отдал ему переписанную анкету и начал с нетерпением ждать вызова на собеседование с чином из комендатуры. Он часами тренировал свое тело и мозг. «Mens sana in corpore sano»
[18]
– едва ли не единственное, что он запомнил из школьных уроков латыни.
Бэйтс держал его в курсе всего происходящего по ту сторону забора и даже умудрялся тайком разжиться старой картофелиной или коркой хлеба, а однажды принес пол-апельсина.
– Тут главное не переборщить, – объяснял он. – Не хватало еще потерять работу.
* * *
Это произошло примерно месяц спустя, когда их обоих вызвали на заседание комитета спасения, чтобы представить план Бэйтса-Баррингтона, который вскоре стал известен как план «ночлега и завтрака» – ночлега в Вайнсберге, завтрака в Цюрихе.
Секретный доклад прошел гладко, и комитет согласился с тем, что оба достойны продвинуться в очереди, однако никто не предложил ее возглавить. В действительности бригадир напрямик заявил, что пока рядовой Баррингтон не получит работу в столовой коменданта, им лучше не беспокоить комитет.
– Зачем тянуть так долго, Терри? – спросил Джайлз, когда они вышли.
Капрал Бэйтс усмехнулся.
– Знаешь, я страшно рад, что ты называешь меня Терри. То есть когда мы с глазу на глаз, а не перед строем, ты понял? – добавил он, довольно удачно передразнив Фишера.
Джайлз толкнул его в плечо.
– А это попахивает военным трибуналом, – напомнил ему Бэйтс. – Нападение рядового на унтер-офицера.
Джайлз толканул его снова.
– Ты на вопрос отвечай, – потребовал он.
– Здесь ничего быстро не делается. Наберись терпения, Джайлз.
– Не смей называть меня Джайлзом, пока не сядем завтракать в Цюрихе.
– Заметано, если ты угощаешь.
Все изменилось в тот день, когда комендант лагеря затеял обед в честь прибытия группы представителей Красного Креста и ему понадобился дополнительный официант.
* * *
– Помни: ты рядовой! – напутствовал Бэйтс, когда за Джайлзом пришли, чтобы отвести за колючую проволоку на допрос к майору Мюллеру. – И думай, как слуга, а не тот, кому всегда прислуживали. Если Мюллер хоть на секунду заподозрит в тебе офицера, нас вышвырнут пинком, а ты слетишь по «змейкам и лесенкам».
[19]
Могу обещать тебе одно: бригадир больше не даст нам бросить кубик. Так что веди себя как слуга и не подавай виду, что понимаешь хоть слово по-немецки. Усек?
– Так точно, сэр, – ответил Джайлз.
Он вернулся через час с ухмылкой до ушей.
– Улыбнулась работа? – спросил Бэйтс.
– Улыбнулось везение, – сказал Джайлз. – Меня допрашивал комендант, а не Мюллер. Приступаю завтра.
– И что, он не заподозрил в тебе офицера и джентльмена?
– Нет, когда я назвался твоим другом.
