И будет прав. Потому что ей очень хочется увидеть его снова. И желательно завтра. И что бы она себе ни говорила, так и будет. Дура она или нет – это не так важно.
Она хочет поскорее заснуть и поскорее проснуться. И больше ничего. Никаких желаний! Разве это так много? Вовсе нет.
* * *
Ночью не помогла даже розовая американская двояковыпуклая. Не спал ни минуты. Под утро решил хватануть вторую дозу, но остановился. Проспать весь следующий день он совершенно не собирался. Завтра у них продолжение интервью. Встреча. Диктофон. И они друг против друга.
На минуту ему показалось, что жизнь налаживается. Захотелось встать пораньше, побриться, надеть свежую рубашку. Выйти на улицу и бодро двинуться в сторону метро. Увидеть ее. Сесть напротив и разглядывать ее лицо – высокие скулы, тонкие брови, упрямый рот. Исподволь наблюдать, как она пьет кофе, откусывает кусок пирога, откидывает ладонью со лба волосы.
Господи, какая ерунда! Через пять максимум дней они расстанутся и больше не встретятся никогда. Она сдаст материал и не вспомнит о нем, старом сентиментальном зануде, с которым и общаться было противно, – корчит из себя героя, а сам… Лузер, так это теперь называется. Неудачник, которому только и остается вспоминать о давнем прошлом.
Ничего, работа есть работа. Переживет, подумаешь, старикашка вредный. И не таких видали. Переживет, сдаст материал и… забудет, как его звали. Встретит в толпе – не узнает. Пройдет, покачивая стройными бедрами, – молодая, здоровая, сильная, готовая к любви.
Он для нее – только ресурс. Ресурс, из которого можно извлечь что-то для журнала, который читатели с интересом пролистают и тут же все забудут, через десять минут после того, как прочтут. А журнальчик – или на помойку, или на растопку дачного мангала. Или в подъезд. Пусть прочтут неимущие соседи, нам не жалко. Журнальчик-то не из дешевых! А потом – все туда же, в помойку и на растопку. Только путь чуть-чуть удлинится.
А она уже будет окучивать следующего старика. Или старушку. Бедную, с тремором обезьяньих лапок и крашенными дешевой хной остатками волос.
Что это он придумал? Видимо, деменция начинается. Пока он варил кофе, раздался звонок.
Она отрывисто проговорила:
– Сегодня не могу, извините бога ради! Надо срочно лететь на дачу – у папы неважно с сердцем. Наверное, придется везти в Москву, в больницу.
Еще раз извинилась и нажала отбой.
Он сел на табуретку. Кофе зашипел и выплюнул пену на отмытую ею плиту.
Задрожали руки. Он быстро схватил телефон и набрал ее номер.
– Нет, спасибо, – быстро ответила она. – Какая помощь, о чем вы? Я уже в подъезде. Сажусь в машину и лечу на дачу. А там – по ситуации. Или «Скорая», или Москва. Если что, да, конечно! Большое спасибо!
Дурак! Снова дурак. Ей что, не к кому обратиться? К любовнику, например. Или, как они говорят, к бойфренду. Кто он ей? Какая от него польза? Безлошадный и нищий старик. Помощник!
И все-таки американскую таблетку он съел. Потому что подумал: целый день просто не выдержит. Звонить ей, теребить, беспокоить – глупо. Не звонить и не знать, как она долетела до дачи, как справилась с ситуацией, – еще ужаснее. Значит, надо себя попросту вырубить. Нейтрализовать. Чтобы не мешать и не выглядеть окончательным идиотом.
На этот раз таблетка помогла. Вырубила и нейтрализовала.
«Наверное, я уже наркоман, – засыпая, испуганно подумал он. – Вот это номер…»
* * *
Отец позвонил в семь утра. Необычное дело. Значит, действительно плохо. Голос слабый, как из преисподней. Сказал, жжет в груди, точнее, за грудиной. Трудно дышать и жуткая слабость. И подташнивает. Анна тут же влезла в Интернет. Инфаркт! Господи, только бы успеть! Велела «Скорую» не вызывать – неизвестно, кто приедет и куда увезут. Сельская больница – не лучший вариант.
Пока летела на дачу (шоссе в область, слава богу, было свободно), позвонила Попову. У него – связи, жена врач, куча знакомых.
Попов трубку не взял. Ну понятно, семейные проблемы, сам у больной тещи. Позвонить матери? У той тоже куча знакомых врачей. Лучшая подруга – врач. Передумала. Сейчас начнется, и не по делу: а ничего сидеть в этом медвежьем углу, нечего смолить одну за другой, нечего бомжевать, скажите, какой несчастный! Сидел бы в Москве, в своей квартире. Я, слава богу, ничего не отняла – ушла с одним (!) чемоданом. Шлялся бы в поликлинику и сдавал бесплатные анализы. Как все пенсионеры.
Потом мать, разумеется, подключится и все сделает, но какой ценой? Все ей, Анне, припомнит. И обвинит в том, что это она сплавила отца на дачу, чтобы устраивать свою личную жизнь. Закончит так: «Ладно бы устроила! А так – все зря». Бр-р-р! Представить страшно.
Отец сидел на крыльце на стуле и держал руку на сердце. «Скорая» приехала через минут пятнадцать. Кардиографа, разумеется, нет. По симптомам – похоже на инфаркт. Везти в Москву рискованно и даже опасно. Выход один – местная поселковая больница. Недалеко, километров за восемь. Условия? А что вы хотели? Да, не ахти, но все же медицина, так сказать.
– Вот именно, «так сказать», – пробурчала Анна и стала собирать отцовские вещи.
Подумала: «Ладно. Выхода нет. Посмотрим пару дней, а потом перевезу в город».
На ухабах отец болезненно морщился и снова хватался за грудь. Она держала его за руку.
Больница – двухэтажное задние из красного кирпича – внутри оказалась по-сиротски чистенькой и ухоженной. Пожилая нянечка ожесточенно терла пол и с ненавистью смотрела на вновь прибывших. Деревянные крашеные полы пахли хлоркой. Разносился запах тушеной капусты и подгорелого молока.
Оформили и повезли в палату. Старая металлическая каталка немыслимо скрипела и тарахтела, как… как старая и металлическая каталка.
В палате оказалось три койки, тоже древние, с пружинной сеткой. Тумбочки, выкрашенные желтой масляной краской. На окнах не шторы – марля. Чистая, белая в синеву и накрахмаленная до жесткости. На подоконнике – горшки с красной и белой геранью. Все – словно из прошлого века, как будто не в шестидесяти километрах от столицы. Другой мир, другая жизнь.
Отец, вконец обессилевший, задремал. Она села рядом, на шаткий табурет, и стала ждать врача.
Вскоре зашла врач, пожилая, строгая, похожая на сельскую учительницу. Больного осматривала внимательно и долго. Отдала распоряжение сделать кардиограмму и укол. Подтвердила инфаркт.
Анна съязвила:
– Вот так, без исследований? Без анализов? Прямо диагноз?
Доктор посмотрела на нее словно с сожалением.
– А мне, девушка, не нужны анализы и исследования. Я, знаете ли, в терапии полвека. И этот диагноз могу поставить по клинике. Боль в руке и за грудиной. Прерывистое дыхание, рвота.
Она тяжело поднялась со стула и устало сказала:
– Покой. Все – только лежа. Есть, пить, мочиться.
