За обедом смущенно молчали. Под конец Городецкий все-таки осторожно спросил:
– Может, помочь? Толку от меня, конечно, мало, но все же…
Хозяева растерянно переглянулись. Виктор пожал плечами, а Наталья Ивановна тихо предложила:
– Может, баню протопите? Ну, к вечеру? Сможете?
Он растерялся:
– Попробую. Может, справлюсь.
– Наталья подмогнет, – кивнул хозяин. – Вернусь, и попаримся. С веничком. Покажу вам всю правду, что такое деревенская баня.
После обеда пошел с хозяйкой в огород. Стыдно было снова заваливаться в постель. Она дергала морковь, а он складывал ее в ящики.
– Потом переберем – и в мешки. А уж их – в погреб. До весны хватит, а то и до лета.
Поясницу ломило так, что он, извинившись, медленно пошел к дому, скрючившись, как столетний дед. Вот тебе и воздух, лес и природа! А кроме этого – тяжелый, утомительный, ежедневный крестьянский труд. Цена глубокого сна, сладкой моркови, рассыпчатой картошки и клубничного варенья. «Всему есть цена, – подумал он. – И счастью тоже». Он расплатился. Расплатился? Все квитанции давно оплачены. Подарков ему не надо. Не заслужил. А брать незаслуженное страшновато.
* * *
Баня была хороша! Так хороша, что сладко ныли все мышцы и кости. Виктор гостя не щадил, охаживал веником так, что тот визжал, как девица, прихваченная за задницу. После бани выпили Натальиного самогону. Чистого и крепкого, горло сводило. Закусили зеленым луком и салом.
И снова жизнь показалась прекрасной. Такой прекрасной, что даже стало неловко: расчувствовался, разговорился, разблагодарился…
Хозяева смущенно молчали. Оба были не из разговорчивых, как специально подобрались. Было видно, что живут они ладно. Может, потому, что похожи, как брат с сестрой? А может, тяжелый труд и вечная борьба – и нет уже сил на рефлексии и разборки?
Он разглядел Наталью. Ей за сорок. Лицо усталое, в морщинах, городские женщины против нее – девчонки. Ну, разумеется, уход, массаж, кремы. А сняла косынку – и сразу помолодела: волосы густого пшеничного цвета, коса по пояс. Рассмеялась: никогда не стриглась – то мать не давала, то этот. И кивнула на мужа. С нескрытой любовью кивнула.
После рюмочки разговорилась. Сын Антон служит в армии, хороший парень. Есть невеста, еще со школы, из соседнего села. Ждет его. Девочка хорошая, не лентяйка. Есть дочь…
Наталья споткнулась и бросила взгляд на мужа. Тот чуть нахмурил брови и опустил глаза.
– Дочка Ленка. – Наталья махнула рукой. – Выскочила замуж в восемнадцать. За сельского, но непутевого. Увезла его в Питер, в селе оставаться не захотела. А там… – Наталья опять помолчала. – Там развелись. Она в общежитии поначалу. Работала на заводе. А потом завод бросила, тяжело. Пошла в официантки. Закрутила со стариком при деньгах и при квартире. Вот она и…
– И продает себя! – сурово закончил муж. – Как на базаре.
– А сколько лет старику? – осторожно спросил Городецкий.
– Сорок семь, – вздохнула Наталья. – Моему ровесник.
Виктор резко встал со стула и вышел на улицу.
Расстроенная хозяйка принялась убирать со стола.
– А у вас детки есть? Жена? – смущаясь, спросила она.
Гость мотнул головой:
– Жены нет. Была, да сплыла. А детки… – Он помедлил. – Детки, говорите. Какие там детки… Есть сын, да. Не общаюсь я с ним. Потому что подонок.
– Он? – одними губами спросила Наталья.
– И он, и я не лучше.
Хозяйка зажала рот ладонью, охнула и села на стул.
Городецкий взял сигареты и тоже вышел на крыльцо.
– Не страдай, – сказал он Виктору. – Может, любовь?
– Ага! – зло бросил тот. – Та, что до гроба. Со стариком вязаться. Ей от него чего надо? Правильно, денег. А ему от нее? Понятно что. Похоть одна и бабки. Мы что, так ее воспитали? Где недоглядели, голову сломали…
– Ну, это еще вопрос, – усмехнулся гость. – Вот ты разве старик?
– По девочкам не бегаю, – отрубил Виктор. – С женой живу. Венчанной и расписанной.
– Не у всех так получается.
– А постараться надо, – грубо ответил хозяин. – Тогда и получится!
И ушел в избу.
Городецкий сел на крыльцо. В дом идти не хотелось. И на сердце стало тоскливо. Подумал: Виктор – отец. У отцов – своя правда. А у любовников – своя. Правда вообще у всех своя. Вот в чем все дело.
* * *
Анна взяла больничный и уехала на дачу. Видеть всех, даже отца, было невыносимо. С телефоном она не расставалась, брала его даже в душ и в туалет. Молчание. Звонили только отец и Попов. Последний с сарказмом интересовался ее здоровьем и напоминал об интервью. До сдачи работы оставалась неделя. «Уволит, и черт с ним, – думала она. – Не пропаду. В конце концов, есть отцовская пенсия и неполученные отпускные».
Она валялась в кровати в джинсах и в майке, не раздеваясь. Пила крепкий кофе и ничего не ела, не хотелось. По ночам не спала от кофеина и беспокойства. Джинсы с нее сваливались, майка, прежде узковатая, висела мешком. Она смотрела на себя в зеркало – страшнее черта: глаза в темных кругах, нос, как у покойника, заострился и белые сухие губы.
Не могла читать, слушать радио, смотреть телевизор. Могла страдать, и больше ничего. И выбираться из мрака совершенно не хотелось.
На пятый день она ему позвонила. Ответа не было. После этого она стала маниакально набирать его номер каждые десять минут. Вдруг с ним беда? Вдруг ему плохо? Больница? «Скорая»? Или, совсем страшно, он дома, один…
Анна села за руль и рванула в город. Окна не светились. Она поднялась в квартиру и нажала кнопку звонка. Потом заколотила в дверь. На стук вышел пьяненький мужичок в застиранной майке-алкоголичке и в черных семейниках.
– Чё бушуешь? – осведомился он. – По ментовке соскучилась? Куражиться-то брось!
Она бросила на него взгляд, полный злобы и бешенства:
– Вали отсюда! Сама ментов вызову!
– А чё? – без злобы поинтересовался мужичок. – Чё за дела? Случилось чего?
– Случилось, – бросила Анна. – Наверняка случилось. Видишь, не открывает? Значит, случилось.
Сосед затушил сигарету и облегченно заявил:
– Да ничё не случилось! Уехал он.
Анна оторопела:
– А вы откуда знаете?
– Да видел, – махнул рукой сосед. – Уехал с вещами. Дней пять назад. Сказал: Степаныч, присмотри за фатерой.
Анна в изнеможении осела на ступеньку.
– Сволочь, – простонала она, – какая же он сволочь.
– А то! – с готовностью согласился сосед. – Одно слово, интеллигент.
И тут ее прорвало. Слезы, перемешанные со смехом: интеллигент и сволочь – естественное сочетание! Истерика, самая настоящая: со слезами, смехом, соплями, слюнями и спазмом в груди. Такое с ней было впервые.
