Да это все равно что голодному консервную банку грызть! Кирилла еще суметь распечатать надо. Один-ноль, ведет он. Заставил меня представиться, а теперь допрашивает, настойчиво и спокойно. Далеко племяннику до дядьки!
— Если я хлопотлива, то ты любопытен не по теперешнему твоему чину. Много ты о себе представляешь и много чего лишнего взял на себя за последние дни. Хорошо, я тебе отвечу, хотя по делам твоим имею право забыть, что ты уже стар, и спросить с тебя в другом месте и по-другому. Я не из «конторы», это понятно. А озабочена одним — проследить, чтобы имущество покойного старика Лозового досталось его внучке, Екатерине. Кто я — тебе сказано, Татьяна, а от кого и почему спрашиваю, думаю, сам понимаешь. В прошлом ты слыл умным, Кирилл Федорович.
— Эхе-хе! — вздохнул он, сгорбившись. — В прошлом много кой-чего было.
— Да, пожар, например, — не отступала я от своего.
— Разве его забудешь, прошлое-то. Разве в прошлом такая, как ты, Татьяна, могла с меня спрашивать?
Куда только его стройность и сила подевались. Рядом со мной сидел согнутый годами и жизненными бедами старик и вспоминал о своем прошлом, шлепая тонкими губами кривого рта.
— Вот ты, Таня, едва меня увидела, сразу про пожар. А нет чтобы поговорить со стариком, уважить его, представиться, от старых друзей привет передать, рассказать, как живут они, может, помер кто уже от какой болезни. Много ли мне надо? Уважение окажи, а потом и спрашивай. А ты сразу обвинять! Зачем дом сжег! А может, я и не виноват ни в чем? А?
Он глянул на меня искоса, насмешливо, будто предлагал перебить себя, но не дождался и продолжил все так же жалостно:
— Одним порадовала — стародавней моей кликухой уши обласкала. Ее и Ванька-то уж забыл, наверное. Если б не это, я бы с тобой совсем разговаривать не стал, послал бы туда, откуда явилась. А если и пришлось бы ответ держать, то перед кем-нибудь поумней тебя. Хотя вам, молодым, сейчас один хер… Ну тогда дерите шкуру на барабан, не жалко, отжил уже, но с разговорами не лезьте, не делайте вид, что по «понятиям» поступать пытаетесь.
Сработало, черт возьми! Керя принял меня то ли за представительницу какого-то бывшего, но до сих пор сохранившего силу авторитета, то ли еще за кого-то из их гнилой среды, и все это благодаря кличке, на которую я наткнулась случайно, по какому-то сверхъестественному чутью. Полномочия я свои пока еще не подтвердила, еще не время, весь серьезный разговор впереди, но заявку на них сделала. И она им была принята.
Я почувствовала азарт оттого, что одурачила старого урку, и поняла, что одного неосторожного слова будет сейчас достаточно, чтобы испортить все дело.
— Почему Катька о тебе ничего не говорила? И почему объявилась ты только сейчас, а не раньше? Приехали-то вы вместе?
— Ох, сколько вопросов, Кирилл Федорович!
Он отбросил свою старческую растерянность и опять стал крепким и волевым стариком. Я же была сейчас сама любезность с плавными жестами и елейным голосом.
— Спрашивал бы до того, как Ванька твой меня в коридоре задушить пытался. За эти дни вы с ним столько натворить успели, что не мне, а тебе отвечать надо.
Кирилл промолчал, только фыркнул. Достав сигарету, настороженно покосился, когда я полезла в сумку за тем же самым.
— Лозовая обо мне только вчера узнала, когда возникла необходимость разобраться со всей этой историей. И то, думаю, она не до конца поняла, кто я такая. Да ей это и ни к чему. Заявилась я, как ты изволил выразиться, не сейчас, а в тот момент, когда все еще на лад можно было повернуть, то есть в самое время. И приехали мы с Лозовой не вместе. Дед ее уважаемым человеком был, ты сам знаешь. И знаешь, что последнюю волю такого человека надо выполнить. Надо, Семиродов, а? Так пусть внучка его получит все, что ей дедом завещано. Получит и живет дальше, как сможет, потому что сама по себе она ни для кого интереса не представляет.
— Складно ты говорить умеешь. — Кирилл Федорович сдвинул брови и, не поднимая головы, выпускал дым из ноздрей искалеченного носа. — Умная ты, видно, баба. Ну да на такое дело дуру не пошлют. Слушай, зачем я дом сжег. И тебе говорю, и тем людям, что тебя послали. Как на духу, Таня. Керя никогда крысой не был, никогда чужое, а уж тем более общаковое к рукам не прибирал. Лозовой меня знал. Он мне верил и поэтому дом свой здешний поручил моей совести. И Катька меня видела, когда еще малышкой была. Сколько раз при ней Лозовой говорил, что все тарасовское ей должно отойти. А я дом-то сжег. Вот так, Таня, жизнь шутить-то может. Думаешь, мне просто было на такое решиться? Эхе-хе!
Он замолчал, задумавшись о чем-то тягостном, и я ему не мешала, не поторапливала, а терпеливо дожидалась продолжения. Хотя и любопытно было донельзя, как старик будет врать и как объяснит убийство Аладушкина. О том, что я о нем знаю, ему наверняка уже Иван рассказал. У Кирилла было достаточно времени, чтобы все прокрутить в голове и составить свой вариант произошедшего. Похоже, я добилась-таки чести выслушать его версию.
Вранье скрывает правду, но в любом вранье есть и ее доля. Моя задача выслушать Кирилла молча, без разоблачений — бесполезны они сегодня, — и по его вранью уточнить свои представления о правде, а в будущем этой правдой его и прихлопнуть, заставить расписаться на купчей и, если повезет, заставить заплатить Лозовой за сожженный дом. Впрочем, будем действовать по обстоятельствам.
— Я ведь все по чести хотел, как полагается.
Он бросил сигарету под ноги, растоптав тлеющий в темноте окурок.
— Зачем Катьке дом в Тарасове? Да еще старый? Я давал за него хорошие деньги, и она их согласилась взять, а меня оставить в покое, чтоб доживал на привычном месте. Так я, Таня, «закон» хотел исполнить, ведь дом-то на меня записан был. Ну ты об этом должна знать. А Лозовой-то как раз — хоть о покойниках плохо говорить не следует — «закона» плохо держался. Сколько его знаю, всю жизнь заботился о своих карманах. Но человек он все же был хороший, справедливый, потому воры и уважали его. А что побрякушки золотые покупал, так не на общаковые. И отдавал, бывало, их на «грев» для общества. Поэтому и терпели это его пристрастие. И только раз попытались на правеж вытянуть, здесь, в Тарасове. — Кирилл взглянул на меня, видно, ожидая от меня каких-то вопросов, но, не дождавшись, продолжил: — За дом и за побрякушки с камешками! Дом-то отгрохал по тем временам — аховый! Не знаю я, — развел он руками, — может, напоследок он из ума выжил, может, раньше его лишился, а только сказал он внучке перед своей кончиной, что помимо дома ей принадлежат еще и горсти «рыжья», золота то есть. Главное, Таня, живу я здесь давно, к нему не раз ездил и с отчетами, и в гости, а никогда он ни при внучке, ни без нее не заговаривал ни о чем таком, кроме хозяйства, и поручений на этот счет не давал.
В общем, пока я деньги за дом доставал, моча ей в голову ударила. Приходит и заводит речь о золоте. Я говорю, ты что, мол, родимая, опомнись! Сама подумай, побрякушки — не дом, их при себе иметь можно. Если и сохранилось что, поищи у деда в имении, где он помер. Ответила она мне грубо. Вроде тебя, такая же горячая. А главное, послушай, какую дуру задвинула. Я, говорит, деньги за дом получу, все сто восемьдесят тысяч, здесь ты никуда не денешься, а потом этот дом вместе с тобой, хрычом старым, сожгу, если не отдашь все остальное. И это после того, как я столько лет дом для нее берег!
