Только в ванной, под теплыми струями душа, я окончательно пришел в себя. Удивился, как же все-таки причудливо сложился вчерашний вечер, кто мог предположить, что я окажусь в постели с еще одной женщиной, уже второй за последние два дня. «Что-то многовато их стало в моей жизни», – усмехнулся я вслух, и водяные капли, воспользовавшись моментом, вкатились в мой растянувшийся в улыбке рот. Я сплюнул воду, настроение было отличное, бок почти не болел, все вокруг было ново, необычно, радостно. Захотелось сказать что-нибудь громко, раскатисто в гулкой, покрытой дорогим кафелем, наполненной тугим паром ванной комнате. И я сказал, вернее, продекламировал с чувством, будто перед аудиторией:
Смывая пыль, стою я в ванне,
Жую поток живой воды,
Я как индус в своей нирване,
Я с пенисом своим на «ты»…
Я так отчаянно лучист,
Когда я чист!
Я не смог сдержаться и засмеялся. Почему именно сейчас я вспомнил этот с полгода назад придуманный мной стихотворный кусочек? Как там у Олеши? «По утрам он пел в клозете, он был хороший человек». Ну да, что-то типа того. Потому что петь по утрам в клозете может только человек с чистой, неотягощенной душой.
Означает ли это, что я человек с чистой душой? Можно ли спать с двумя женщинами подряд и при этом сохранить душу незапятнанной? Нет, решил я, это не та тема, в которую я хочу вдаваться, особенно сейчас, под душем в Милиной ванной.
Иная мысль привлекала меня значительно больше, не из разряда морали, а из разряда практического жизненного наблюдения. Сколько месяцев я был один? Три, четыре? Ни одной встречи, ни одного поцелуя, никакой женской ласки, вообще ничего – только приевшееся, набившее оскомину самообслуживание. Я снова улыбнулся, подумав об оскомине.
И вправду, целую вечность маялся один, без намека на женщину, изводился, особенно по ночам, перед сном, мучился забродившим, переходящим в клиническое состояние спермотоксикозом. А тут вдруг, как по мановению волшебной палочки, прорвало. Сразу две, одна за другой, и какие! Разные, конечно, даже несравнимые, но в том, что разные, как раз и заключается прелесть момента. Как говорится, «то пусто, то густо». Точно сказано, я давно уже заметил – жизнь накатывается волнами, то отлив и полный штиль, то прилив, и успевай только уворачиваться от захлестывающих волн.
«Ну а все-таки, – снова подумал я, – если их все же сравнивать, если выбирать, кого ты выберешь? – И тут же, сам того не ожидая, мотнул в удивлении головой. – Конечно, если сравнивать чисто физическую сторону дела, то ответ однозначный: такого тела, как у Тани, я вообще никогда не видел, не подозревал даже, что такие бывают, само устройство иное. Совершенно фантастическое устройство. Я даже сглотнул, чтобы сбить тотчас поднявшееся от короткого воспоминания возбуждение. Да за такое тело легко можно душу продать, точно так же, как немецкий доктор Фауст продал свою немецкому Мефистофелю».
«Значит, получается, что тело определяет?» – задался я новым вопросом.
Вода продолжала скользить по размякшему телу, маленькая комната укуталась белесым, с трудом пропускающим воздух паром. Мне оставалось только подставлять струе то одно плечо, то другое, то голову, то грудь, потоки разбегались по коже плоскими, широкими лавинами и почти бесшумно соскальзывали на белую керамику ванны.
«А как же глаза, живость лица, улыбки? – снова подумал я. – А живость общения, живость мысли, живость смеха? А как же близость интересов, восприятия жизни, близость душ, в конце концов? Неужели они ничего не значат и все вместе уступают единственному противовесу – физической притягательности живого тела?»
Я даже пожал плечами, настолько ответ оказался очевидным, вода, не успев подстроиться под изменившуюся форму, свалилась с тела шумным, разом разлетевшимся брызгами потоком. Конечно, уступают! Пусть это не справедливо. Пусть это одна из самых подлых закономерностей жизни, но надо же быть честным, хотя бы перед самим собой. Все остальное – интеллект, родство душ, глубина мысли, восприятия, – все так или иначе нивелируется, округляется до нуля по сравнению с желанным, неудержимо влекущим телом. В конце концов, для умных разговоров и для взаимопонимания у меня имеются друзья, Леха, например, или Ромик. А когда речь заходит о межполовых отношениях, все же доминирует сексуальная тяга. Остальное – лишь невесомая добавка.
Ответ вполне удовлетворил меня. «Я так отчаянно лучист, когда я чист», – вновь громыхнул я в отчетливой акустике ванной. Звук утонул в сгустившемся паре, потом где-то там, за колеблющимся молочным облаком, налетел на кафельные стены, оттолкнулся от них, вернулся ко мне, заглушил шелест воды.
«Но ведь тело хрупко и тленно, – снова подумал я. – Пройдет время, и оно потеряет свежесть, соблазнительность и перестанет вызывать желание. Что тогда останется? А останется как раз родство душ, общие ценности, взаимопонимание. Вот и получается, что тело ненадежно и значимость его преувеличена. Душа важнее».
Пришлось задуматься снова. Как там у Пушкина в «Каменном госте», вспомнил я. Диалог Дона Карлоса с Лаурой. Ей «осьмнадцать» лет, она актриса и сама выбирает себе мужчин на ночь. Каждый раз новых. Кажется, так он ей говорит: «…Ты молода и будешь молода еще лет пять иль шесть… Но когда пора пройдет, когда твои глаза впадут и веки, сморщась, почернеют, и седина в косе твоей мелькнет, и будут называть тебя старухой. Тогда – что скажешь ты?»
А она, смутившись, ему отвечает: «Тогда? Зачем об этом думать? Что за разговор?» И сразу, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, противопоставляет печальную картину будущего прелести сегодняшней ночи.
Я задумался, сплюнул набравшуюся в рот воду и вспомнил слово в слово: «Приди – открой балкон. Как небо тихо; Недвижим теплый воздух, ночь лимоном и лавром пахнет, яркая луна блестит на синеве густой и темной, и сторожа кричат протяжно: «Ясно!..»
Да, именно так. Мир, конечно, изменился за сто пятьдесят лет, но и тогда Пушин уже все знал, все понимал и, возможно, чувствовал так же, как чувствую сейчас я. Как же могло случиться, что при всем своем знании он ухитрился так бессмысленно подставиться под пулю? Не означает ли это, что знание жизни, даже самое глубокое, не уберегает от простых, банальных ошибок? Странно, однако, получается…
И вдруг меня осенило. «Подожди, – снова перебил я себя. – А почему надо делать выбор между телом и душой? Кто требует выбора? Ведь вопрос выбора даже не стоит. Вот и не надо усложнять. Просто надо постараться совместить, составить целое из двух пусть и разрозненных, но взаимодополняющих частей».
Вот с такой успокоительной, удобной, вполне конформистской мыслью я потянулся к белому махровому полотенцу и, запахнув его на поясе, вышел из ванны.
Теперь я мог разглядеть Милину квартиру и при дневном свете. Очень аккуратная, ухоженная, с современной светлой мебелью – какой-нибудь финский гарнитур, решил я с уверенностью человека, который не понимает в гарнитурах абсолютно ничего. Главное, что много света, много воздуха, уютно и празднично одновременно.
Я зашел на кухню, там было холоднее, видимо, кухня отапливалась хуже или из окна дуло сильнее, я даже поежился. На столе, придавленная связкой ключей, лежала записка. Я подошел, прочитал.
