Я пожал плечами, мол, все в порядке, как всегда, и для убедительности продублировал словами:
– Да, кажется, все в порядке.
– А на занятия чего не являешься?
– Да поломался чуток, – указал я глазами на Милину косынку.
Он посмотрел оценивающим взглядом, кивнул с пониманием:
– Подрался, что ли?
Надо же, подумал я, догадливый какой. А может, он знает? Может, они уже все раскопали и сообщили в институт, вот меня и вызвали. Подлое, нервное напряжение тут же поднялось из недр организма, будто всегда таилось в нем, только поджидало случая.
– Да нет, с горы на лыжах съехал. Да вот, навернулся неудачно. У меня и справка из больницы есть, освобождение от занятий на две недели. Показать?
– Да ладно тебе, что я, деканат, что ли, – улыбнулся своими пухлыми, тоже отекшими, тоже бесцветными губами Аксенов. – Рентген делали? – заботливо поинтересовался он.
– Ага, – кивнул я.
– Где поломался-то? – Похоже, его не на шутку беспокоило мое здоровье.
– Да у себя, в лесу. Я на Открытом шоссе живу, рядом с лесом. В каникулы поехал на лыжах кататься, а у нас там, на «старом стрельбище» горки еще давно солдаты нарыли, вот я с одной и скатился. Ну, и навернулся.
– Значит, не на горных лыжах? – зачем-то уточнил член парткома.
– Да нет, на обычных, на беговых. Я вообще-то бегать люблю, а тут сдуру на гору полез.
– Ну да, горные лыжи кучу денег стоят… Обмундирование, да и за подъемник надо платить, – покачал головой Аксенов.
– Да я даже не знаю, я никогда не катался на горных, – снова соврал я. Не рассказывать же ему, как однажды, год назад, Ромик затащил меня в Крылатское, нацепил тяжеленные ботинки, короткие широкие лыжные доски и спустил с горы. Вот там я действительно вполне мог шею свернуть.
Почему об этом факте я сейчас предпочел умолчать? Сам не знаю. Наверное, по наитию.
– Значит, на занятия сегодня не пойдешь? – уточнил лидер партии.
– Да нет, какие там занятия! Я и в институт с трудом доехал, мне вообще лежать надо, руку беречь. Просто из деканата позвонили, попросили подъехать, вот я и забеспокоился, чего это вы меня вызываете. – Я, конечно, врал напропалую, но так было проще.
– Ну что, тогда, может, выпьем? – неожиданно сменил тему политрук и, наклонившись, блеснув разрастающейся лысиной на затылке, достал из ящика стола бутылку «Белого аиста». – Двенадцатилетний, – похвастался перед рядовым бойцом комиссар. – Славка Мартяну из Кишинева привез. Знаешь Славку, он на АСУ учится? К родителям в Кишинев ездил, вот и привез. Они у него на коньячном заводе работают.
Тут у меня, конечно же, отлегло от сердца – про драку и побитого мужика он, кажется, ничего не знал, и получалось, что наша встреча ничего плохого не предвещала. Иначе «Белым аистом» преподаватель студента не соблазнял бы. А вот в каком случае соблазнял бы – этого я не знал.
– Да нет, – засмущался я, – я не буду.
– Да ладно тебе, не кирять же мне одному. – Голос парторга снова зашкалил фальшивым панибратством, нарочито простоватым, располагающим, похоже, я прямо на глазах становился его лучшим другом и соратником по борьбе. Как Мартов – Ленина. Или как Ленин – Мартова. – Да ладно тебе, мужик ты или не мужик! Я вчера вечером с ребятами в общаге перебрал немного, девчонки там, то да се. В общем, никак в себя прийти не могу.
Вот так и объяснилась общая одутловатость и бескровность губ.
– Мне еще домой добираться, – начал прогибаться я под напором комиссара.
– Ладно, доберешься. Я тебе немного налью, так, за компанию. – И он плеснул «Белого аиста» в чайную чашку, стоящую здесь же, на столе. Потом плеснул во вторую чашку.
– Давай, за знакомство, – кивнул он совсем уже по-товарищески и смело, будто выскочил из окопа в атаку, глотнул первым, как и полагается комиссару. Я глотнул вслед за ним, но осторожно, скромненько, скорее пригубил, в чашке по-прежнему плескалась коньячная жидкость в палец толщиной. Ну что сказать, французским букетом, как вчера, не отдавало, зато отдавало молдавским букетом. Сравнивать их было трудно, да и не нужно.
– На, побалуйся. – Аксенов вынул из ящика стола небольшую вазу с конфетками. Видимо, у него там, в ящике, находился небольшой, но эффективный питейно-закусочный склад.
Я выбрал «Мишку косолапого» развернул, откусил, разжевал вафельно-шоколадную смесь.
– Ты, говорят, рассказы пишешь? – неожиданно проявил осведомленность парторг.
– Кто говорит? – Вот это был неожиданный поворот. Непонятно отчего, но напряжение снова всколыхнулось и стало растекаться по сразу немеющим членам.
– Да, известно, – с добренькой, но не без легкого ехидства усмешкой подтвердил Аксенов. – Нам, видишь ли, Толь, вообще многое известно.
Это «нам» было произнесено многозначительно и совсем не пришлось мне по сердцу. И в интонации, и в самой многозначительности повис зловещий намек, не конкретный, но настораживающий, предупреждающий. Тут же вспомнилось про «контору», про секретные, таинственные органы, о наличии которых мы все, обычные советские граждане, конечно, знали, но по возможности старались держаться от них подальше, отстраненно, в своем, невинном, «безконторном» мире. А здесь неожиданно без какого-либо даже отдаленного звоночка этот мифический орган придвинулся и наехал на меня. И грозился заглотить.
– Говорят, хорошие рассказы, смешные. Даже печатаешься иногда. Мы тут читали, смеялись. Молодец, парень. – Аксенов восхищенно качнул головой, даже крякнул от удовольствия. – Мы гордимся тобой. – Он расслабленно откинулся на спинку кресла. – Ты еще, глядишь, наш вуз прославишь, будем вспоминать, что писателя вырастили. – Он покачал головой, как бы соглашаясь с самим собой. – Давай еще по одной, за твой успех! – Он подумал, помолчал. – А еще за везение, оно порой необходимо. Давай, чтобы попутный ветер в паруса дул. А то, знаешь, без попутного ветра никуда не доплывешь. Как ни греби. – Он снова усмехнулся, снова добренько, и потянулся к бутылке.
Не нравилось мне все это, чисто интуитивно не нравилось. Ни его манера говорить, слишком доверительная, слишком двусмысленная – постоянные намеки, усмешки, двигающийся, как гармошка, кожаный лоб. Какой я ему товарищ, какой он мне товарищ, зачем он меня вообще вызывал? Нет, тут не обошлось без подвоха. Главное – не расслабляться, как это в книгах про шпионов пишут, «быть начеку». Лоб покрылся легкой испариной, то ли от напряжения, то ли с перепугу.
– Спасибо за добрые слова, – произнес я вслух. – Но мне хватит. – Я накрыл чашку ладонью. – У меня там еще осталось.
– Чего-то ты как-то жиденько пьешь, – хмыкнул Аксенов и плеснул себе в чашку. – Ну, да ладно, давай, за тебя, за твой успех. – Конечно, мне пришлось чокнуться, но на сей раз я даже не пригубил, лишь обмакнул губы в проспиртованную жидкость; хмелеть сейчас, в этом кабинете, перед этим косящим под простачка, скользким, жуковатым мужичком было не время и не место.
