63
Итак я рванул из Нью-Йорка и вниз на Юга забрать маму, подогретый еще одним издательским авансом ( 100) – Остановившись лишь для того чтобы провести два дня с Элис которая теперь была мягкой и хорошенькой в Весеннем платьице и рада видеть меня – Несколько пив, немного любовок, немного слов шепотом на ушко, и вот уже я отчаливаю к своей «новой жизни» пообещав что вскоре ее увижу.
Мы с мамой упаковали все жалкие мусорки жизни и позвонили перевозчикам дав им единственный калифорнийский адрес который я знал, коттеджа Бена Фейгана в Беркли – Я прикинул что мы поедем туда автобусом, все три тысячи ужасных миль, снимем в Беркли квартирку и у нас еще останется масса времени чтоб направить перевозчиков к нашему новому дому который как я пообещал себе станет моим окончательным пристанищем (надеясь на сосны).
Наш «мусор» состоял из старой одежи которую я больше никогда носить не буду, коробок со старыми моими рукописями аж с 1933 года на уже пожелтевшей бумаге, жалкие лампы накаливания и представьте себе галоши (галоши в старой Новой Англии), пузырьки лосьона для бритья и святой воды, даже электролампочки захованные много лет назад, старые мои курительные трубки, баскетбольный мяч, бейсбольная перчатка. Боже мой даже бита, старые шторы которые так и не повесили за отсутствием дома, свернутые ненужные лоскутные коврики, книги весом в тонну (даже старые издания Рабле без обложек) и всевозможные непредставимые кастрюльки и сковородки и грустные кнюси которые людям почему-то обязательно нужно хранить чтобы жить дальше – Потому что я до сих пор помню ту Америку когда люди путешествовали и у них всего-то багажа было что бумажный пакет, вечно перевязанный бечевкой – Я до сих пор помню ту Америку где люди ждали в очередях своего кофе и пончиков – Ту Америку 1932 года когда люди рылись в свалках на берегах рек в поисках мусора который еще можно перепродать… Когда мой отец торговал галстуками или рыл канавы для АОР
[190]
– Когда старики с джутовыми мешками по ночам шарили в помойных баках или собирали редкий конский навоз на улицах – Когда ямсу радовались. Но вот она процветающая Америка 1957 года и люди смеются над всем нашим мусором в сердцевине которого тем не менее моя мама спрятала свою непременную швейную корзинку, свое непременное распятие и свой непременный семейный альбом – Не говоря уже о своих непременных солонке, перечнице, сахарнице (все полные) и своем непременном куске мыла уже наполовину смыленном, все это завернуто в непременные простыни и одеяла с постелей еще не виданных.
64
Вот теперь я рассказываю о самом важном человеке во всей этой истории, и о лучшем. Как я заметил большинство моих собратьев по перу кажется «ненавидит» своих матерей и строит по этому поводу большие фрейдистские или социологические философии, по сути пользуясь этой ненавистью как прямой темой своих фантазий или по крайней мере утверждая так – Я часто задаюсь вопросом спали ли они когда-нибудь до четырех пополудни и просыпались когда-нибудь и видели как их мать штопает им носки в печальном свете от окна, или возвращались с революционных ужасов выходных дней и видели как она зашивает прорехи в окровавленной рубахе с тихой вечной головой склоненной над иглой – И не в мученической позе обиды, отнюдь, а на самом деле серьезно погрузившись в шитье, шитье муки безрассудства и утраты, сшивая сами дни твоей жизни с почти что радостной целеустремленной суровостью – А когда холодно накидывает этот свой платок и шьет дальше, а на плите вечно побулькивает картошка – Некоторые невротики просто бесятся при виде такого душевного здоровья в комнате – Иногда я сам бешусь поскольку был так глуп что рвал рубашки и терял башмаки и терял и рвал надежду в клочья в этой глупой штуке которая называется дикостью – «У тебя должен быть спускной клапан! – часто орал на меня Жюльен, – выпускай этот пар а не то свихнешься!» раздирая на мне рубашку только чтобы Мемер
[191]
два дня спустя сидела в своем кресле зашивая ту же рубашку лишь потому что это рубашка и она моя, ее сына – Не чтоб я почувствовал себя виноватым а чтобы просто починить рубашку – Хотя я всегда чувствовал себя виноватым когда слышал как она говорит: «Такая славная рубашка была, заплатила за нее 3,35 в „Вулворте“, зачем ты разрешаешь этим психам рвать на тебе так рубашки. Ça pas d’bon sens».
[192]
А если рубашку уже невозможно было починить она всегда стирала ее и убирала «на заплаты» или чтоб сделать из нее лоскутный коврик. В одном из таких ее ковриков я различил три десятилетия страдальческой жизни не только моей собственной но и ее, моего отца, моей сестры. Она б саму могилу туда вшила если бы смогла. Что же касается еды, то ничего не выбрасывалось: случайная недоеденная картофелина заканчивала тем что восхитительно лакомо поджаривалась рядом с кусочком мяса поновее или четверть луковицы находила дорогу в банку домашнего маринованного лука или старые уголки ростбифа во вкуснющее домашне-булькающее фрикасе. Даже старый драный носовой платок стирается и штопается и в него лучше сморкаться чем в десять тысяч новых Носовых Платков от «Братьев Брукс» с праздной монограммой. Любая приблудная игрушка которую я покупал для ее полки «штукенций» (маленькие мексиканские ослики из пластмассы, или свинки-копилки, или вазочки) оставалась на этой полке многие годы, должным образом протираемая от пыли и эстетически размещенная в зависимости от вкусов, крохотная дырочка прожженная сигаретой в старых джинсах неожиданно залатывается лоскутками джинсухи 1940 года. В ее швейной корзинке есть деревянная штопальная игла (как маленькая кегелька) которой лет больше чем мне. Ее иголки некоторые сделаны в Нэшуа в 1910-м. С течением лет ее семья пишет ей все более пылкие письма осознавая что именно они потеряли когда забрали ее сиротские деньги и истратили их. На ТВ который я купил ей на свои жалкие сбережения 1950 года она смотрит с верой, это лишь битый старый приемник «Моторолы» 1949 года. Она смотрит рекламу где женщины наряжаются а мужчины хвастают и даже не знает в комнате я или нет. Это все отдохновение для ее глаз. Мне снились кошмары где она и я находим ломти копченой говядины на старых помойках Нью-Джерси субботним утром или где верхний ящик ее комода открыт посреди дороги Америки и видны шелковые панталоны, четки, жестяные баночки с пуговицами, мотки ленты, подушечки для иголок, пуховки от пудры, старые беретики и коробочки с ватой собранной из старых пузырьков из-под лекарств. Ну что может подавить такую женщину? Когда бы мне что-нибудь ни понадобилось у нее это где-нибудь есть – аспирин, мешочек льда, бинтик, банка дешевых спагетти в буфете (дешевых но хороших). Даже свечка когда большое цивилизованное электричество вырубает.
Для ванны, туалета и раковины у нее есть большие банки чистящего порошка и дезинфектантов. У нее есть сухая метелка и дважды в неделю она лазит мне под кровать за махрами пыли которые затем выколачивает за подоконник, «Tiens!
[193]
У тебя в комнате чисто!» Завернута где-то в переезжающей коробке большая корзинка бельевых прищепок развешивать стирку куда бы она ни поехала – Я вижу как она выходит с корзиной мокрого белья держа прищепку во рту, а когда у нас нет двора, то прямо в кухне! Поднырни под белье и достань себе пива из ле́дника. Как мама Хуэйнэна, готов спорить, достаточно чтоб просветить любого действительно истинным «Дзеном» того как жить в любое время и как надо.
