Я рассекаю в своих новых райски-мягких синих парусиновых ботинках («Фу, такие педики носят!» – замечает Рафаэль на следующий день) и глядь! по другой стороне улицы спускается бородатый Ирвин Гарден – Ух ты! – Я ору свищу и машу, он меня видит и всплескивает руками округлив глаза и бежит ко мне поперек потока машин своей особенной жопастой трусцой, шлепая ногами – но лицо его неимоверно и серьезно в окружении огромной торжественной Авраамовой бороды а глаза тверды в свечном блеске вечно влюбленных глазниц, а его чувственный пухлый рот виднеется сквозь бороду как надутые губки старых пророков готовых что-то изречь – Давным-давно я просек его как такого еврейского пророка завывающего у последней стены, теперь уже официально, в «Нью-Йорк таймс» о нем только что поместили большую статью упомянув и об этом – Автор «Взвоя», большой дикой написанной свободным стихом поэмы про всех нас начинающейся со строк: —
«Я видел лучшие умы моего поколения уничтоженные безумьем» – и т. д.
[60]
Но я так и не знаю что он имеет в виду под безумным, ну как бы у него было как-то ночью в гарлемской квартирке в 1948 году видение «гигантской машины опускающейся с небес», большой голубки ковчега из его воображения, и он продолжает повторять
– Но ты осознаешь то состояние ума в котором я был – у тебя когда-нибудь бывало настоящее видение?
– Конечно, в каком смысле?
Я никогда не понимаю к чему он клонит и иногда подозреваю что он переродившийся Иисус из Назарета, иногда я свирепею и думаю что он всего лишь бедный бес Достоевского в обносках, хихикает в комнате – Ранний идеализированный герой моих дней, который возник у меня на сцене жизни в мои 17 – Еще я помню тогдашнюю странность твердости его тона – Он говорит низко, отчетливо, возбужденно – но похоже его слегка затрахало это сан-францисское возбуждение которое если уж на то пошло вымотает меня в 24 часа —
– Угадай кто сейчас в городе?
– Я знаю, Рафаэль – Я как раз иду встретиться с ним и с Коди.
– С Коди? – где?
– На квадрате у Чака Бёрмана – там все – Я опоздал – пошли скорей.
Мы болтаем о миллионе легко забываемых маленьких штучек пока несемся, чуть ли не бегом по тротуару – Джек Опустошения лодыжка к лодыжке шагает со своим бородатым соотечественником – мои розы ждут —
– Мы с Саймоном едем в Европу! – объявляет он. – Давай с нами, а? Мать оставила мне тысячу долларов. Еще тысячу я накопил! Мы все поедем поглядеть Странный Старый Свет!
– Я не против – У меня тоже есть несколько монет – С таким же успехом – Пора вроде, а, старина?
Ибо Ирвин и я обсуждали и грезили Европой и разумеется читали все, вплоть до «плача на старых камнях Европы» Достоевского и канав-напитанных-символами ранних восторгов Рембо когда вместе писали стихи и жрали картофельный суп (1944) в студгородке Коламбии, вплоть до Жене и героев-апашей – вплоть до печальных мечтаний самого Ирвина о призрачных визитах в Европу всю промокшую от застарелой мороси и скорби, и стоя на Эйфелевой башне чувствуя себя глупо и упадочно – приобняв друг друга за плечи мы спешим на горку прямо к двери Чака Бёрмана, стучимся и входим – Там на кушетке Ричард де Чили, как и предсказывалось, оборачивается одарить нас слабой ухмылкой – Еще пара кошаков с Чаком в кухне, один чокнутый индеец с черными волосами которому нужна мелочь сгонять за пузырем, французский канадец как и я, мы поговорили с ним вчера вечером в «Погребке» и он крикнул мне «Пока браток!» – На сей раз это «Доброе утро браток!» и мы все там тусуемся, пока нет никакого Рафаэля, Ирвин предлагает нам спуститься в хеповую кофейню и повстречаться со всеми там —
– Все они всё равно туда завалят
Но там никого нет поэтому мы направляемся в книжную лавку и бац! вверх по Гранту шагает Рафаэль своей размашистой походкой Джона Гарфилда и болтает руками, говорит что-то и вопит подходя к нам, весь разрываясь от стихов, мы все орем одновременно – Топчемся на месте втыкаясь друг в друга, через дороги, вниз по улицам, ища где бы попить кофе —
Заходим в кофейную точку (на Бродвее) и усаживаемся в кабинку и вот наружу вылезают все стихи и книги и бах! тут подходит рыжая девчонка а у нее за спиной Коди —
– Джексон маальчик мооой – говорит Коди как обычно изображая старых железнодорожных проводников У. К. Филдза —
– Коди! Эгей! Садись! Ух ты! Все происходит!
Ибо оно подходит, оно всегда подходит великими вибрирующими временами года.
79
Но это всего лишь простое утро на свете, и официантка приносит простой кофе, и все наши восторги просты и закончатся.
– Кто девчонка?
– Это безумная барышня из Сиэтла которая слышала как мы читали там стихи прошлой зимой и приехала на своем «эм-джи» вместе еще с одной девчонкой, хотят оттопыриться, – сообщает мне Ирвин. Он знает все.
Та говорит
– Откуда этот Дулуоз берет всю свою витальность?
Витальность, фигальность, полуночные ревущие пива меня прикончат еще на год —
– Я потерял все свои стихи во Флориде! – визжит Рафаэль. – На автостанции «Грейхаунда» в Майами, Флорида! У меня только и есть эти новые стихи! А другие свои стихи я потерял в Нью-Йорке! Ты там был Джек! Что этот редактор натворил с моими стихами? А все свои ранние стихи я потерял во Флориде! Представьте только! На хер всё! – Так он разговаривает. – Много лет после этого я ходил от одной конторы «Грейхаунда» к другой и беседовал со всевозможными президентами умолял их найти мои стихи! Я даже плакал! Ты слышишь Коди? Я плакал! Но их это не тронуло! На самом деле они принялись говорить что я их достал а все потому что я бывало приходил в эту контору на 50-й улице чуть ли не каждый день и умолял вернуть мои стихи! Это правда! – и пока кто-то другой что-то говорит он это тоже слышит и встревает: – Я б никогда не вызвал полицию если б лошадь не упала и не покалечилась или что-нибудь вроде! На хер всё! – Он грохает по столу —
У него сумасшедшее личико какого-то эльфа которое на самом деле оборачивается великим сумрачным темным ликом когда он вдруг становится печален и впадает в молчание, то как он неподвижно смотрит прочь – надувшись – Немного похоже на надутые губы Бетховена – Слегка вздернутый, или выбитый, грубый итальянский нос, грубые черты лица с мягкими скулами и мягкими глазами и эльфийскими волосами, черными, он никогда не причесывается, спускаются с затылка его квадратной головы плоско ложатся на лоб, как у мальчишки – Ему лишь 24 – Он и есть мальчишка, девчонки все сходят по нему с ума —
Шепчет Коди мне в самое ухо
– Этот парень, этот Рафф, этот кошак, почему, блядь, у него больше бикс чем ему надо – Я те говорю – Джек, слушай, все улажено, все договорено, мы зашибем мильён на скачках, это верняк, в этом же году. В ЭТОМ ГОДУ МОЙ МАЛЬЧИК, – он поднимается чтоб объявить всем, – этот второй мой выбор все приходил и приходил как безумный!
