Время от времени бедный старый Бык с трудом взбирался по витой железной лестнице и я готовил ему спагетти и он моментально засыпал у меня на постели и прожигал в ней дырку своей сигаретой. Просыпался и начинал лекцию о Рембо или о чем-нибудь другом. Самые длинные его лекции были об Александре Великом, об Эпосе Гильгамеш, о Древнем Крите, о Петронии, о Малларме, о Текущем Моменте вроде Суэцкого кризиса
[95]
того времени (ах, облака не замечали никакого Суэцкого кризиса!), о прежних днях в Бостоне Таллахасси Лексингтоне и Нью-Йорке, о его любимых песнях, и истории о его старинном кореше Эдди Капрале.
– Эдди Капрал заходил в один и тот же магазин одежды каждый день, разговаривал и шутил с продавцами и выходил с костюмом сложенным вдвое и засунутым под ремень уж не знаю как он это делал, у него какой-то прикольный трюк был. Мужик был торчком типа масляной горелки. Притащи ему пять гран и он раскумарится, полностью.
– Как насчет Александра Великого?
– Я не знал других генералов что скакали бы перед своей кавалерией размахивая мечом, – и он снова засыпает.
И той ночью я вижу Луну, Цитлаполь по-ацтекски, и даже рисую ее на залитой лунным светом крыше малярной краской, синей и белой.
8
Как пример, значит, моего мира в то время.
Но дела заваривались.
Взгляните на меня еще разок чтобы лучше во всем разобраться (сейчас я уже косею): – Я сын вдовы, в настоящее время она проживает с родственниками, без гроша в кармане. У меня есть только летняя получка горного наблюдателя в жалких аккредитивах по 5 долларов – здоровый засаленный рюкзачище полный старых свитеров и пакетиков с орешками и изюмом на тот случай если я вдруг попаду в голодную полосу и прочие бродяжьи догоны – Мне 34, выгляжу нормально, но в джинсах и жутковатых прикидах народ боится даже взглянуть на меня поскольку я в самом деле похож на сбежавшего из психушки пациента у которого достанет физической силы и природного собачьего чутья чтобы выжить за воротами заведения кормиться и перемещаться с места на место в мире который с каждым днем постепенно становится все у́же и у́же в своих воззрениях на чудачество – Когда я шагал сквозь городки посреди Америки на меня подозрительно косились – Мне надо было жить по-своему – О «нонконформизме» я где-то смутно слыхал (у Адлера? Эриха Фромма?) – Но я был полон решимости радоваться! – Достоевский сказал «Дайте человеку его Утопию и он с ухмылкой намеренно уничтожит ее» и я был полон решимости с той же самой ухмылкой опровергнуть Достоевского! – К тому же я был видным алкашом который взрывался где бы и когда бы ни напивался – Мои друзья в Сан-Франциско говорили что я Безумец Дзена, по крайней мере Пьяный Безумец, однако сидели со мною в полях под луной распевая и распивая – В 21 год меня списали с военного флота как «шизоидную личность» после того как я заявил флотским врачам что не выношу дисциплины – Даже сам я не могу понять как объяснить себя – Когда книжки мои стали знаменитыми (Бит-Поколение) и интервьюеры пытались задавать мне вопросы, я просто отвечал им первое что приходило в голову – У меня не хватало духу сказать чтоб они оставили меня в покое, что, как позже посоветовал Дэйв Уэйн (замечательный тип с Биг-Сура) «Скажи им что ты занят интервью с самим собой» – Клинически, во время начала этой истории, на крыше над Гэйнзом, я был Амбициозным Параноиком – Ничто не могло запретить мне писать большущие книги прозы и поэзии за просто так, то есть без надежды когда-либо их опубликовать – Я просто писал их поскольку был «Идеалистом» и верил в «Жизнь» и расхаживал оправдывая ее своими искренними каракулями – Довольно странно, эти каракули были первыми в своем роде на свете, я зачинал (сам того не ведая, говорите?) новый способ письма о жизни, никакой художественности, никакого ремесленничества, никакого пересматривания запоздалых соображений, сердцедробительная дисциплина испытания истинным огнем где не можешь вернуться но поклялся «говорить сейчас или навеки придержать язык» и все здесь невинная валяющая дальше исповедь, дисциплина того как сделать разум рабом языка без единого шанса солгать или дополнить мысль (в соответствии с изречениями не только Dichtung Wahrheit
[96]
Гёте но и Католической Церкви моего детства) – Я писал те манускрипты как пишу и этот в дешевых тетрадках по никелю штука при свече в нищете и известности – Известности себя – Ибо я был Ти Жан,
[97]
и трудность объяснить все это и «Ти Жан» тоже заключается в том что те читатели кто не дочитал до этого места в предыдущих работах не знают предыстории – А предыстория такова что мой брат Жерар который говорил мне разные вещи перед смертью, хоть я ни слова и не помню, или может быть помню, или может быть помню несколько (мне было всего лишь четыре года) – Но говорил мне вещи о почтении к жизни, нет, по крайней мере о почтении к идее жизни, которое я перевел в том смысле что сама жизнь и есть Дух Святой —
Что мы все скитаемся сквозь плоть, пока голубка взывает к нам, назад к Голубке Небесной —
Поэтому я писал в честь вот этого, и у меня были друзья вроде Ирвина Гардена и Коди Поумрея которые говорили что у меня все получается ништяк и ободряли меня хотя я на самом деле был чересчур сладостно безумен для того чтобы прислушиваться даже к ним, я б все равно это делал – Что это за Свет что сносит нас вниз – Свет Падения – Ангелы по-прежнему Падают – Какое-то объяснение типа этого, едва ли предмет для Семинара в Нью-Йоркском Универе, поддерживало меня так чтобы я мог пасть вместе с ним, вместе с Люцифером, к Буддовому идеалу эксцентричного смирения – (В конце концов, почему Кафка написал что он вот такенный Таракан) —
И к тому же не думайте что я такой уж простачок – Развратник, судовой дезертир, лодырь, накалывал старушек, даже педиков, идиот, нет пьяный младенец-индеец когда напьюсь – Получал дюлей отовсюду и никогда не давал сдачи (разве что когда был молодым крутым футболистом) – По сути я даже не знаю чем я был – Каким-то лихорадочным существом разным как снежинка. (Вот заговорил как Саймон, грядущий впереди.) Как бы то ни было, дивная каша противоречий (ничего так себе, сказал Уитмен) но более подходящая для Святой Руси XIX столетия чем для вот этой современной Америки стриженых затылков и угрюмых харь в «понтиаках» —
«Все ли я высказал?» – спросил Лорд Ричард Бакли
[98]
перед смертью.
Посему заварка была такова: – парни ехали в Мехико встретиться со мной. Снова ангелы опустошения.
