Уэльс.
Северный Уэльс — горы, чистый, свежий воздух. Куплю коттедж, а может, и нескольких овечек. Винни будет приезжать ко мне в гости. Прочистит дыхалку свежим кислородом. Будем прогуливаться вдвоем. Напечем валлийских пирожков. А почему нет? Уэльс — чем плохо? На А40, потом — М40, М6 и так далее.
Черт. Где я? Я же должна быть на Уэствэй. Не там свернула… Чтобы я свернула неправильно? Не, только не я. Широкие пустые дороги, белые георгианские особняки, деревья. Чертов Западный Лондон, все одинаковое. Налево. Держаться левее. Да, так… Не так. Не так, на хрен. Снова белые дома, снова деревья. Еще раз налево, и я отсюда выберусь, и не фига дудеть на меня из своего ссаного БМВ! А может, направо? О господи. Опять белые дома с деревьями. Они когда-нибудь кончатся? Все жужжит. Радиотреп. Что там на указателе?.. Ни черта не разберу. У меня тут где-то справочник был… Рука натыкается на листок бумаги.
«Дорогая Кэтрин, прости, что я вторгаюсь в твою жизнь, но я подумал, что ты должна знать: я заказал в церкви заупокойную службу по твоей матери…»
Скомкать письмо. На пол его. Нечего голосу этого козла у меня в голове делать… Звон… Громкий трезвон… Красный мобильник! Что за… Джонни? Нажать кнопку.
— Кэтрин, где ты?
— Крэйг?
— Я волнуюсь за тебя, Кэтрин. Где ты?
— А хрен его знает!
— Кэтрин, ты что, за рулем?
— Отсохни, Моргун.
— Слушай, давай ты сейчас потихоньку припаркуешься, хорошо? Я за тобой подъеду.
— А я не хочу, чтобы ты за мной подъезжал. Отвали!
— Хорошо, хорошо. Не волнуйся, ладно? Все нормально…
— И не говори со мной, на хер, как со слабоумной!
— Извини, Кэтрин. Извини. Скажи, там, где ты сейчас едешь, разрешено останавливаться? Ты можешь сделать мне одолжение и просто притормозить?..
— Я тебе никаких одолжений делать не собираюсь.
— Да, я знаю. Я… Послушай… Судя по голосу, ты много выпила. Ты можешь кого-нибудь покалечить…
— Плевать.
— Кэтрин, у тебя был шок, и ты не в себе.
Я судорожно сглотнула. Что-то поднималось во мне. Что-то, что слишком долго таилось.
— В какой части Лондона ты находишься? Хоть это ты мне можешь сказать?
— Запад. Белые дома. Деревья. Дома белые…
Чокнуться можно. Прямые линии, углы, снова прямые линии, и ни одна ни с чем не связана. Я же на этой дороге уже была, точно. И машину эту несколько минут назад видела… Я будто крыса в лабиринте. Лабиринт… Боже, руль какой скользкий.
— Я не могу дышать, Крэйг. Я не могу… дышать…
— Кэтрин, ты видишь какой-нибудь указатель? Вывеску? Паб, ресторан — что-нибудь?!
— «Дан…» «Дансейни» какое-то.
— Хорошо. Теперь паркуйся. Все хорошо.
Ничего не хорошо. Все поднималось и поднималось. Клубилось вокруг меня, как когда-то — вокруг моей матери.
— Катерина? Скажи что-нибудь!
Такси — черное и большое — ехало прямо на меня… В голове отдавался гудок. Крутанув руль, я ушла от лобового удара, но появилось что-то другое… Цвет. Проклятый цвет, которому нет названия.
Он был везде.
МОРСКАЯ ЗВЕЗДА
1
— Я не чувствую, что я — это я.
— Ты о чем? — В голосе Винни тревога. Но тревожиться ей было не о чем.
— Я имею в виду — я не такая, как прежде.
Таксофон загудел, и я, прижав трубку подбородком к плечу, свободной рукой полезла в карман халата за очередным двадцатипенсовиком. Неудачный маневр. Будто задела что-то под своими сломанными ребрами, и место, где в груди была вшита трубка, обожгло болью. Я качнулась и вцепилась в костыль, зажатый слева под мышкой. Иначе не удержать бутылку, присоединенную к вшитой трубке. Ухитрившись наконец встать прямо, я засунула монетку в щель.
— Не такая хорошая или не такая плохая? Кэтрин, ты здесь?
— А, ч-черт… Да, здесь, извини, Вин.
— Ты в порядке?
— Конечно. — Я вытерла пот со лба.
По серому коридору шла доктор Дженнингс с молодым чернокожим санитаром; их подошвы шлепали по синтетическому полу. Застукав меня у таксофона, докторша нахмурилась, взор ее означал: «Почему не в постели?» А потом она неожиданно улыбнулась и пошла дальше. Страшила Джули, баба средних лет, с квадратной мордой, моя соседка по палате, ковыляла в туалет, путаясь в полах байкового халата. Я повернулась к ней спиной и уставилась на плакат про обследование груди.
— Извини, Вин, что ты сказала?
— Я спрашиваю — какая «не такая», плохая или хорошая?
— Не знаю… Я больше не чувствую себя испуганной. И не понимаю, чего пугалась прежде… Хотя чего-то пугалась. Понятно?
— М-м… — Винни старалась это переварить. Ни хрена не понятно — даже мне самой.
— Дело в том, Кэт, что ты посмотрела смерти в глаза. Посмотрела — и все же ты здесь. Потому ты и чувствуешь себя другой. Логично, да? Я тут читала одну книжку, так вот: те, кто был…
— Ладно, Вин, ты-то как?
— Я? А, спасибо, с тех пор как вынули эту трубку — намного лучше. Кэт, а ведь в этом есть и смешная сторона: обе валяемся по больницам, из обеих трубки торчат!
— Оборжаться.
Мне подфартило: пневмоторакс (так называется, когда пробито легкое), среднее сотрясеньице башки плюс шишка размером с мячик для гольфа, пара сломанных ребер, порезы, мерзкий ушиб на левом колене и морда как баклажан. Коктейль тот еще, и очень больно, и все же я знаю, что мне повезло.
— Я завязала с курением, — сообщила Винни.
— Еще бы.
Хорошо мы, наверное, смотримся. Я балансирую в больничном рубище у таксофона и кидаю туда монетку за монеткой, а Винни разговаривает лежа в кровати. Обе хилые, как старухи, обе шаркаем шлепанцами и сипим тоненькими голосами.
— Нет, действительно, — сказала Винни. — Пол, кстати, говорил, что ты заходила. Спасибо, Кэтрин.
— Заткнись, а? Это все, что я сделала. Я бы тебя проведала, если бы не вляпалась… Но знаешь, Вин, меня, возможно, через несколько дней выпишут. Я тебя навещу. Принесу виноград.
— Вообще-то, Кэт, меня выписывают завтра, так что это я к тебе заскочу.
Я всего-то хихикнула — и это чуть не отправило меня на тот свет.
— Вечно ты со мной нянчишься. Ладно, подруга, выкладывай очередную мудрость. Мудрость мне сейчас до зарезу нужна.
Пауза. Я услышала вздох Винни. От телефонной трубки несло гнилью. Так пахнет дыхание больных людей. Мои деньги тикали и тикали…
