— Что ему было надо?
— Пройдя через все формальности, он высказал сожаление о том, что не был со мной откровенен все эти годы. Он сказал, что, сочиняя в одиночестве свое «Видение», прошел через некий кризис. Ева выбрала меня, но на самом деле он уже отдалился от нее и фактически выбрал Веронику. Однако процесс сочинения истории с новой силой разжег его любовь к Еве. Он сказал, что заново проживал в своем кабинете все отношения, как хорошие, так и плохие. Его съедала ревность ко мне за то, что я переживал все это в реальной жизни, тогда как его жизнью была грязная комната с печатной машинкой. Он говорил, что хуже всего было ночью. Именно в это время он начинал меня ненавидеть.
— И просто решил прийти к вам домой и сказать вам это по прошествии стольких лет? Вы ему верите?
— Вообще-то да. Я знаю, когда он лжет, а когда нет. Он сказал, что справился с этим, когда книга была опубликована и он стал известным. Но сожаление о том, что он предпочел искусство любви, осталось. К тому времени, когда было закончено «Видение», он был иссушен внутри. Он заставлял себя влюбляться в других женщин, но все это было фальшиво.
— Но ведь потом Ева начала ему писать?
— К тому времени было уже слишком поздно. Вероника выжала его до конца и повесила сушиться! В О'Коннелле не осталось ни капли любви, даже к Еве. Он сказал, что ее письма переполняли его печалью и сожалением. Иногда они заставляли его сердиться на меня, обвинять меня в том, что она оказалась в таком состоянии. Он сказал, что отвечал только на половину из них. Некоторые из его ответов были проникнуты ностальгией, погружены в прошлое. В других он подробно описывал свою жизнь и говорил, как далека его жизнь от ее. Затем ему это надоело, и он написал ей короткую, в три строчки, записку, в которой просил оставить его в покое.
— Как она отреагировала?
Вздох.
— Она убежала из клиники и отправилась искать его в день хорошо разрекламированной вечерней лекции. Он сказал, что она постучала в дверь его комнаты, когда он одевался. Черный галстук, смокинг — и эта несчастная женщина, плачущая и умоляющая его любить ее, как обычно. Для О'Коннелла все это было слишком реально. Он грубо прогнал ее. Сказал, что не любит ее и никогда больше не полюбит снова. Ему пришлось применить силу, чтобы выставить ее за дверь. Когда она уходила, он предложил ей принять ванну и привести себя в порядок. Он сказал, что тогда считал свой поступок великодушным. На прощание велел ей оставить ключ на столе.
— Почему он не рассказал вам об этом много лет назад?
— Потому что ненавидел меня. Почему я следовал за ним по пятам, снова и снова задавая одни и те же вопросы? Потому что я ненавидел его. Причиной была Ева, но потом она уже перестала быть причиной. Это уже стало касаться только нас. Меня, его и нашей ненависти друг к другу.
— Тогда зачем было рассказывать вам сейчас?
— А вы не догадываетесь, Грейс?
Они уже взбирались на поле Парламентского холма. Над ними маленький мальчик безуспешно пытался запустить в воздух пурпурного бумажного змея. Две девочки бросали собакам палки, а те приносили их обратно.
— Мне здесь нравится. — Грейс чувствовала, как в ней пульсирует кровь. — Я принадлежу этим местам.
— И все же вы решили уехать.
— Верно.
Они забрались на вершину холма. Лондон простирался внизу мерцающей теплой дымкой. Крамер сел на скамейку. Похлопал по сиденью, приглашая ее сесть рядом. Немного поколебавшись, она села.
— А вот я никогда не чувствовал, что принадлежу какому-то месту, — сказал он. — И уверен, что это правильно.
Она вспомнила, как они с Джорджем сидели вместе на этой скамейке. Держали друг друга за руки, а потом обнялись.
— Я всегда хотела кому-то принадлежать. Полностью. Всем своим существом.
— Ах, Грейс! Не уезжайте!
Он обнял ее, здесь, в этом месте, которое было для нее центром мира. И здесь, хотя каждая мелочь навевала на нее воспоминания, она ловила себя на том, что перестает думать о прошлом или будущем, а большую часть времени думает о нем. Его губах. Теплом, чернильном запахе его шеи. Но хотя этот момент растянулся, золотистый, зеленый и сладкий, он внезапно снова закончился, и она отстранилась от него. Встала, пригладила волосы и отвернулась.
— Вы знаете, почему я ударил на вечеринке О'Коннелла? — услышала она. — Конечно, мне было невыносимо видеть, что он ведет себя как король, расхаживая в этом нелепом белом костюме, окруженный поклонниками. Но дело не в этом. Конечно, он вывел мою Еву в книге, сделал на этом кучу денег, попытался отравить мой брак и отказался говорить о смерти моей жены. Но дело не в этом. Вовсе не в этом.
— Но в чем же тогда?
— А вы до сих пор не поняли? В вас, Грейс! В вас! В том, что вы принадлежали ему, а не мне. В том, что он пришел туда торжествовать по этому поводу. Рассказать мне, что вы принадлежали ему, телом и душой. И будете принадлежать, пока это не станет слишком скучно, пока он не привыкнет к вам, как к старой одежде, что вы никогда, никогда не будете моей, даже когда для него это уже не будет иметь никакого значения, потому что вы принадлежите ему и потому что он в этом совершенно уверен!
— Как вы смеете! — Она повернулась и посмотрела в его темные влажные глаза.
— Я говорю вам чистую правду, Грейс! Именно так он и сказал. Он насмехался надо мной, потому что чувствовал: между нами что-то происходит, и не мог этого вынести. Я ударил его, потому что люблю вас!
— Ах, боже мой! — Она вдруг почувствовала слабость, словно вот-вот лишится чувств, а он тотчас же встал, отвел ее к скамейке, посадил и обнял за плечи.
— Что это со мной? — вырвалось у нее. — Я никогда не падала в обморок.
— Той ночью на вечеринке, — произнес мягче Джон, — потасовка между О'Коннеллом и мной произошла не из-за Евы и прошлого. Она произошла из-за вас и настоящего. Потому что он тоже вас любит!
— Это вздор! Он и я… я не знаю, что происходит, но я не влюблена!
— Он вас любит! Или любил, не могу сказать с уверенностью. Насколько он вообще способен кого-то любить. Но он желает вам счастья.
Грейс чувствовала, как у нее трясутся руки. Все ее тело сотрясала какая-то странная дрожь.
— О чем вы говорите?
— Вы, конечно, читали сегодня его колонку? Он пишет: «Вы не единственная, к кому я был несправедлив». Затем он хотел сказать вам, что есть еще одно доброе сердце, и добавил: «Надеюсь, вы найдете друг друга».
Снова чувство понимания между ней и Крамером. Что-то общее в их плоти и крови.
— Он пришел ко мне домой из-за вас. Вы убедили его рассказать мне правду о прошлом и заставили его устыдиться себя. Когда вы с ним были в той дамской комнате, он понял, что потерял вас и что вел себя как ребенок!
Постепенно дрожь утихла. Пытаясь собраться с мыслями, Грейс пристально смотрела на пейзаж, простирающийся перед ней: заросший травой склон, пруд, после которого земля снова поднималась, и между деревьями мелькали крыши Хайгейта.
