Короче, мы поселили птичку в запасную клетку. У Фимочки всегда есть запасная клетка для тех, кто грохнется на его голову.
Птенец, как выяснилось, повредил ногу. Мы наложили ему шинку, и он освоился очень быстро – побегал по клетке, подбрасывая, как Гердт-Паниковский ногу, рассыпал и разлил все, что ему было предложено, но ни есть, ни пить не стал. Мы порылись в Интернете, но, не получив внятных инструкций от Гугла, стали звонить Фимочке на мобильный. Причем я включила спикер, чтобы всем нашим было слышно.
Он, видимо, уже выходил с Наденькой на пляж, но встревожился и сразу задал вопрос:
– Ну? И какой оно национальности?
– Воробей, дядя Фима, – уверенно ответила дочка Лина.
– Дрозд, дядя Фима, – возразил сын Даня.
– Птеродактиль, Фимочка, – предположила я.
– Птица, – уточнил муж Аркаша.
– Цурес, – мрачно подытожил Фимочка. – Рассказывайте!..
Видимо, Наденька все же затащила Фиму на пляж, и долго он говорить или расспрашивать не мог – были слышны смех, визг, восточная музыка и шум волн. Фима стеснялся Наденьки, но, прикрывая трубку ладонью, шепотом посоветовал перемолоть на кофемолке птичий корм нашего попугая и разбавить его детской молочной смесью. Давать из пипетки.
Все мы сделали, как доктор прописал, но птенец, хоть и орал: «Чив! Чив!» – мол, есть хочу, от предложенного клюв воротил, и вид у него был недовольный. Мол, я у маменьки с папенькой с серебра едал, а на такое даже и не глядел.
Надо сказать, что в связи с появлением Доходяги – так мы его сразу назвали – во вверенном нам Фимкином ковчеге начался переполох. Все Фимины дети разных народов собрались, слетелись и сползлись знакомиться с новым питомцем дома.
Попугаи ревниво скандалили: «Взяли! Нахлебника! Где вы его нашли! Говорили мы вам, не подбирайте с земли что попало!»
Коты не кричали, они, чинно рассевшись у наших ног, повязали на шеи салфетки, нетерпеливо потирали лапы, облизывались, переглядывались и цыкали зубами. Собаки во дворе сплетничали, мол, видал, притащили… Ну ва-а-аще! Сам хромой, клюв огромный, смотрит волком! Но ничего, хозяин приедет, он им даст!
То есть сидят все во дворе, хохочут над нами.
А мы у клетки столпились, совещаемся – что делать. Доходяга на одной ноге стоит, валится на бок и орет. И не ест. День мучились, ну что было делать – позвонили опять Фиме. Тот как раз только-только с Надей на ужин в ресторан вошел. А там – отель хоть и не пять звезд, но не меньше четырех точно (я ж говорю, Фимка с серьезными намерениями поехал), и в нем все наши живут. А у Фимки как раз последний вечер. Так что сегодня – или никогда. И вот растерянный, но очень нарядный Фима усажен с Надей за отдельный столик. Коробочка бархатная с колечком в потном кулаке… Жених в уме повторяет речь про живущих с ним родственников и готовится к главному: подтягивает брючину, чтобы вот-вот брякнуться к Наденькиным ножкам с предложением руки и сердца. А тут как раз опять мы. Звоним.
– Фима? Фимка! Ужас, Фимка! Он ни черта не жрет, Фима. Что делать?!
И Фима – это ж наш Фима, – извиняясь перед Наденькой, подробно, в деталях объясняет, что птица-мать перетирает пищу в зобу и птенцу ее срыгивает.
– Сры-ги-ва-ет! – вопит Фимочка в телефон под удивленными взглядами Нади и путающихся в приборах за соседними столиками земляков. – Поэтому надо пищу тщательно-тщательно… разжевать и потом дать птенцу, например, пипеткой.
– А какую? Какую пищу? И кто должен разжевать? – кричим мы Фиме туда, в Турцию, в элитный ресторан, в знаменательный для него вечер.
Фимка понимает по лицу невесты, что его выверенный план может провалиться. Но остановиться не может.
И, стараясь перекричать томное, элегантное «Нуэво танго» Пьяццоллы, звучащее с эстрады, диктует в трубку:
– Купите опарышей! («Уи-и-и-и-да-там-да-тр-р-р-р-рам-та-а-ам!» – играет оркестр.) О-па-ры-шей! Где-где! В зоомагазине! – орет Фима. – И выведите из них свежих мух! («Тр-р-р-рэ-э-э-э-да-рарам-тара-дам-м-м!» – оркестр.) И давайте сразу! Вылупилась муха – дали, опять вылупилась – опять дали, чтоб мухи были молодые, свежие и не потеряли своей питательной ценности!
Наши за столами внимательно прислушиваются, прекращают есть, отодвигают тарелки и зовут официантов. Наденькино милое лицо искажает гримаса дурноты, и она начинает давиться салатом. Фима продолжает кричать, что очень сожалеет, что не может сам присутствовать при сеансе кормления, и настаивает, что птенец маленький и жевать мух нужно обязательно! («Ти-ри-рим-тададам, та-а-а-а-а-а-а-дам-м-м!»)
Мы, вся наша семья, поняли, что ключевое слово «жевать», и дружно посмотрели на нашего папу.
Папа сказал:
– Нет.
Мы сказали:
– Да-да!
Коты и варан Юрик поддержали нашего папу, мол, чего заморачиваться с этой курицей, лучше давайте его сюда, уже и стол накрыт.
А Доходяга сидел в своей клетке нахохленный, голодный, остервенело бил крылышками, смотрел на меня и продолжал орать примерно следующее: «Что смотришь, женщина! Неси поесть! Что-нибудь неси – не видишь, мужчина голодный. Смотрит она…» – примерно такое орал птенец, гордый, самолюбивый, хоть и неказистый на вид.
– Жевать!!! – еще раз приказал Фимка по телефону и выключился.
Что там у них с Надей произошло, мы не знаем, но через пять минут Фимка не выдержал и позвонил сам.
Мы ему сообщили, что папа мух жевать не хочет и у Доходяги глаза уже стали подергиваться пленкой.
Чувствовалось, что Фимка в отчаянии заламывает руки и рвет на себе волосы:
– Ну зачем я вас послушал! Зачем поехал! – голосил он. – Ведь угробите же птенца, угробите…
– Фима, – строго сказала я, – ты поехал свататься! Мы тебя послали, Фима, и ты должен, как говорится, продержаться. Не волнуйся. Мы позвали Машку. Ну Машку, соседку нашу, она же на биофаке учится, что-нибудь придумаем, ты давай там, продолжай жениться.
Машка, конопатенькая хулиганка с побитыми коленками, приехала на велике, шмыгая носом, осмотрела Доходягу и велела быстренько сварить яйцо. Затем перетерла его прямо со скорлупой, добавила чуть-чуть детского питания, растертые листья одуванчика, капельку воды и стала кормить птицу с помощью маленького шприца. Доходяга стал есть. Мы выдохнули.
Фима позвонил нам утром перед самолетом. У Нади всю ночь была истерика, она не выходила из ванной, а утром собрала вещи и рвалась уехать в аэропорт одна. Фима догнал ее, но всю дорогу они сидели в самолете, отвернувшись друг от друга. С трапа она сошла бледно-зеленая и уже одна… Фима вышел из самолета последним.
Мы утешали его как могли, но почему-то виноватыми себя не чувствовали. Словом, Фима вернулся, и мы облегченно отдали ему ключи от усадьбы и всех подсобных помещений, где жили его питомцы.
А через несколько дней после возвращения Фимы птенец уже сам гонялся за мухами и паучками, переваливаясь и смешно выбрасывая перед собой заживающую ножку.
